– Что? – прохрипели оба несчастных.

– Я надел бы очки с синими стеклами и заложил уши ватой – вот что.

– Да! Да! Синие очки! Вата! Вата! – твердили они и простирали к нему руки, словно нищие.

– У меня с собой нет, – серьезно сказал профессор Дэдэ и вдруг закричал: – Тише! Тише! Тише! Слушайте! Шаги! Это он! Наверняка он идет с маленьким потайным излучателем в одной руке и моей дорогой уховерточкой – в другой! О! Ни гроша! Ни гроша я не дам за ваше земное прозябание. За вас обоих. Клянусь! Нет! Нет! Опять осечка! Опять сорвалось! Вы, как те, другие… Вы никогда больше не придете! Никогда!

Действительно, прямо над их головами раздались шаги. Кто-то шел к люку. Патар и Лалуэт вскочили и ринулись к ведущей на лестницу дверце, движимые последним запасом энергии, последней волей к жизни. А сзади неслось:

– Никогда! Никогда не увижу! Они никогда больше не придут!

Академики буквально кожей ощутили, как над их головами открывается крышка люка, инстинктивно отвернулись, вжали головы в плечи, зажмурили глаза и заткнули уши.

Это было слишком ужасно! Хуже, чем смерть от собачьих клыков.

Мгновенно отомкнув дверцу, они бросились карабкаться наверх, думая лишь о том, чтобы их не настигли лучи-убийцы или мертвящая песня. И больше ни о чем. Даже о собаках.

Псы, правда, больше не лаяли – жрали, наверное, и не хотели отвлекаться от корма.

Патар и Лалуэт заметили калитку, о которой говорил Дэдэ, и достигли ее одним прыжком. Ключ торчал в скважине.

Потом они долго неслись, очертя голову, по полям – наудачу, вперед, в темноту. Беглецы то падали, то вскакивали, то совершали затяжные прыжки, если их настигал луч лунного света, ведь он мог быть направлен из того самого маленького излучателя!

Наконец они выбрались на какую-то дорогу, остановили тележку молочника, быстро заключили сделку, умоляя поскорее довезти их до вокзала, и нырнули в тележку, измотанные до полусмерти. Они не назвали свои имена, сказали только, что заблудились и чуть не подверглись нападению двух огромных собак, которые вдруг погнались за ними.

Даже сюда еще доносился вой ужасных псов – откуда-то издалека, из глубины ночи. Очевидно, их спустили с цепи и они рыскали теперь по полям в поисках неизвестных визитеров, оставивших после себя незапертые двери. Великан Тоби наверняка устроил облаву по всем правилам.

Тележка, однако, резво катила дальше, и господа Патар и Лалуэт перевели наконец дух. Они решили, что спаслись. Ведь великий Лустало ни за что не узнает – не так ли? – кто эти люди, проникшие в его тайну. Не узнает, пока его не настигнет возмездие.

Улица Лаффит чернела от народа. Из всех окон гроздьями свешивались любопытные в ожидании той минуты, когда г-н Гаспар Лалуэт покинет семейный очаг и отправится во Французскую Академию произносить торжественную речь. О, это было великое празднество – слава и гордость всего квартала! Какой-то торговец картинами, собиратель всяких пустяков, и вдруг – академик! Такого никто не мог припомнить. Страсти вокруг этого события разгорались тем сильнее, что сопрягалось оно с обстоятельствами поистине героическими. Газетчики буквально запрудили тротуары и поминутно размахивали своими пропусками, чтобы прорваться через кордоны особой службы охраны порядка, которую префект полиции вынужден был учредить специально для этого случая.

Часть публики в несметной толпе намеревалась не только устроить г-ну Лалуэту по выходе бурные овации, но и сопроводить его до моста Искусств. Эти надежды, впрочем, оказались совершенно напрасными, поскольку из-за грандиозной давки движение по мосту уже несколько часов как полностью прекратилось. У каждого из несметного множества людей в глубине души таилось опасение: вдруг этот тоже умрет? Каждый готовил себя к трагедии заранее, а поскольку г-н Лалуэт все не показывался, страхи и тревоги росли прямо пропорционально времени ожидания.

Однако всем этим людям так и не довелось увидеть выход г-на Лалуэта – новоиспеченного академика, ибо его попросту не было на улице Лаффит. С девяти часов утра он сидел, запершись с г-ном Ипполитом Патаром, в Словарном зале.

О несчастные! Оба они провели ужасную ночь и вернулись из своей поездки в самом плачевном состоянии. Они в изнеможении ввалились к родственнику г-жи Лалуэт, державшему лавочку на площади Бастилии, где к ним вскоре присоединилась явившаяся туда тайно и поспешно сама г-жа Лалуэт. Разумеется, они ей все рассказали. Тут же последовало закрытое совещание, длившееся многие часы. Г-н Лалуэт хотел немедленно бежать в полицию, но г-н Патар отчаянно тому воспротивился. Г-н Лалуэт упорствовал, но г-н Патар тронул его своими слезами и красноречием и наконец отговорил от этой затеи. Решили действовать с крайней осмотрительностью, чтобы по возможности избежать скандала и избавить Академию от бесчестья. Г-н Патар попытался также внушить г-ну Лалуэту мысль, что с тех пор как он выбран академиком, у него появился особый долг, вовсе не распространяющийся на остальное человечество, что он, подобно древней весталке, теперь лично ответственен за неугасимость огня, пылающего под куполом Академии.

В ответ г-жа Лалуэт сочла должным заметить, что эта почетная обязанность стала, на их взгляд, слишком опасной, чтобы так уж крепко за нее цепляться. Но г-н непременный секретарь возразил, что поздно поворачивать назад, ибо если кто становится Бессмертным, то уж до самой смерти.

– Вот это-то меня и пугает! – вздохнул г-н Лалуэт.

В конце концов, поскольку они были уверены, что великий Лустало ничего не знает о разоблачении своей тайны, их положение показалось им не таким уж страшным. Во всяком случае, гораздо менее тревожным, чем когда они и понятия не имели, отчего умерли трое предыдущих соискателей. Г-жа Лалуэт высказала на этот счет еще несколько колкостей, но было очевидно, что она еще не успела остыть от горячего воодушевления толпы почитателей, осаждавшей их дом, и ей трудно вот так просто отказаться от славы. В итоге условились, что господа академики с утра пораньше запрутся в Словарном зале, чтобы за его глухой дверью надежно спрятаться от всех, включая, разумеется, и великого Лустало. Кроме того, они купили вату и синие очки.

Итак, г-н Патар и г-н Лалуэт ожидали начала заседания в Словарном зале, затолкав себе вату в уши и нацепив на носы синие очки. Лишь несколько минут отделяло их от того момента, когда блестящая память г-на Лалуэта обретет прекрасный повод обессмертить себя во славу изящной словесности.

Снаружи донесся ропот нетерпения.

– Час пробил, – объявил г-н Патар. – Час пробил!

Он решительно отпер замок и взял под руку своего нового коллегу. Но тут кто-то грубо распахнул дверь и тотчас захлопнул ее за собой. Оба академика стремительно отпрянули назад, испустив крик ужаса.

Перед ними стоял великий Лустало!

– Вот как! Вот как! – сказал он слегка дрожащим голосом, насупив брови. – Вот как! Вы стали носить очки, господин непременный секретарь? О! И вы, господин Гаспар Лалуэт, тоже? Приветствую вас, кстати, господин Лалуэт, давненько не имел счастья лицезреть. Весьма польщен!