«Посвящении» заметна и характерная для него витиеватость слога, и слегка уничижительный тон, явно нарочитый. Над Фолио Шекспира Джонсон и Бэкон, сомнения нет, работали вместе: издатель и печатник Джаггард, один из двух главных издателей Фолио, был издателем Бэкона.

Но вернемся к портрету Первого Фолио, в котором собраны только пьесы. Повторю, чтобы читатель не запутался во всех мелких, но важных подробностях. Портрет оплечный.

Рукав натянут на левую руку так, что сильно суживает левую половину груди. Он как бы на нее набегает. Такое возможно только в том случае, если это – второй правый рукав, надетый задом наперед, внахлест, за счет чего и сузилась левая половина груди: бок рукава, прилегающий к спинке, всегда шире, иначе мы не могли бы сгибать руку в локте.

Замечательно, что портрет Дрэсаута не так плох. При всех огрехах, видимых просчетах, глаза в нем живые, они отвечают тебе взглядом, откуда бы ты ни смотрел, выразительные с легкой усмешечкой губы, правда, иногда, под другим углом зрения, кажутся печальны.

И такое чувство, что лицо хочет доверить тебе какую-то важную тайну.

Совсем другое дело – туловище. Это действительно схема, вглядитесь в линии – они прописаны, как по линейке и лекалу, а граверы уже тогда мастерски владели своим искусством. Одно это свидетельствует о некоем зашифрованном послании. Именно туловище содержит очевидные ошибки. При таком ракурсе одной стороне кафтана полагается быть в два раза шире. Но это не ошибка, часть груди съел отстегивающийся рукав, натянутый задом наперед. Еретики делают вывод – на портрете два левых рукава, ведь это оттиск с гравировальной доски, на которой рисунок нацарапан так, как пишутся портреты. А что значат два левых рукава – расшифровке не поддается.

Но от того, что в гравюре два одинаковых рукава, деваться никуда. С этим согласны все.

Когда художник пишет портрет маслом с живой натуры, правой стороне художника соответствует левая сторона и человека, который позирует, и создаваемого изображения.

Представьте себе, что вы художник и хотите поздороваться с натурщиком, вы протянете правую руку наискосок. На любом писанном на холсте портрете, который смотрит на вас со стены музея, его правая и левая стороны не совпадают с вашей правой и левой стороной. Иу нас выработалась стойкая привычка воспринимать портреты именно так, будь то гравюра или масло.

Если для сюжета гравюры важна пространственная ориентация, гравер, учитывая эффект зеркального отражения, наносит рисунок на доску так, чтобы изображенный им сюжет на картине соблюдал компасную ориентацию пространства. Если же для картины соблюдение сторон света не имеет значения, то рисунок наносится на гравировальную доску, как если бы он писался на холсте, просто так легче, привычнее. Отсюда и вышеприведенный вывод еретиков-антистратфордианцев: раз оттиск, значит, у портрета две левых руки.

То же возражение я услыхала и в Фолджерском музее в Вашингтоне от заведующей рукописным отделом: «Какие правые рукава! Ведь это гравюра». По ее мнению, второй левый рукав натянут на правую руку, ведь портрет – зеркальное отражение рисунка на доске. Да, но тогда действительно приходится признать, что гравер был никудышный – нарисовать в одной картине два рукава с одной руки, да еще с левой! Его что, ввело в заблуждение, что рукава тогда отстегивались? Вывод очевидно абсурдный.

Но в те времена титульные листы часто содержали некую зашифрованную информацию. Так что давайте раскинем умом. Портрет Шекспира – оплечный, кистей рук не видно; ни для гравера, ни для портрета, ни для зрителя лево-правая ориентация не имеет значения: все равно, какой рукав – левый, какой – правый. Шекспироведы всех мастей сделали однозначный вывод: раз гравюра – значит, на портрете две левых руки.

Рисунок наносился на медную пластинку не с живого человека. Либо у Дрэсаута был чей-то рисунок, либо портрет. И вот на титуле великой книги явилась загадка, подобная Сфинксу: смотрит на тебя живыми глазами и молчит. И почему-то два левых рукава, именно левых – ведь это оттиск с гравировальной доски! Но, может, гравер хотел, чтобы его портрет воспринимался как любой другой портрет, писанный маслом, то есть его правая и левая стороны были ориентированы на самый портрет, а не на зрителя? Ведь зритель именно так воспринимает портреты. А задумавшие портрет понимали, что он в грядущие века будет многократно тиражирован и смотреться по правилу восприятия обычного портрета на холсте. И гравер сделал оплечный портрет, предоставив решать нам, зрителям, какая рука – правая или левая. Решите, что перед вами два левых рукава – бессмыслица, вы загнали себя в тупик, и тогда, значит, решение неверно.

Решите, что два правых – имеете полное право, и зашифрованный секрет получает разгадку.

Пелена с глаз спала, и вам открылась истина. То и другое решение возможно, ведь существуют же гравюры, где соблюдена право-левая ориентация изображения, например, титульный лист к труду Бэкона «De Augmentis Scientiarum» [254] издания 1645 года. Так что все зависит от вашего выбора. А выбор здесь обусловлен решением, имеющим смысл, а не бессмыслицу. Так разгадывают любую шифровку. Мой выбор однозначен: второй рукав – правый, он натянут на левую руку, это – символ второй пишущей руки. В говорящих титульных листах детали, каким-то образом выделенные, обязательно несут символическое значение.

Два правых рукава на портрете символизируют две правых пишущих руки. А это значит, что за пьесами Шекспира стоят два автора, пользовавшихся (не всегда!) одним псевдонимом.

Это и есть та рабочая концепция, с помощью которой мы надеемся решить многие, не совсем стертые временем загадки.

Издатели Первого Фолио, по-видимому, сочли справедливым донести до потомков, что у шекспировских пьес два автора. По меньшей мере, у половины. А значит, труды и заслуга Бэкона не канут в Лету. Это был 1623 год, когда Бэкон, по убеждению друзей, не виновный в сфабрикованных против него обвинениях, утратил в одночасье канцлерство и все связанные с этим привилегии второго лица в королевстве после фаворита, потерял право занимать любую государственную должность. Странно, что потомки, наши современники, хорошо знакомые с заговорами и интригами против самых высокопоставленных лиц (у них всегда слишком много завистников и политических врагов, чего далеко ходить: Кеннеди, Хрущев и т. д.), кончавшимися падением с вершин власти, так не критически, даже злорадно, восприняли историю со взятками Бэкона. А могли бы задуматься – король-то Иаков не отнял у своего канцлера титулов, отменил наложенный на него огромный штраф. Словом, от своей персоны не отлучил, даже несмотря на то, что фаворит Букингем, которому Бэкон отказал в минуту запальчивости в Йорк-хаузе, лишил Бэкона своего