с Иисусом и своего обращения, то есть, где-то между 50-м и 60-м годами н. э. А это означает, что именно в это время — как раз во второй половине I века! — Иисус вышел из своей совместной с Павлом деятельности, и куда-то «исчез».

Иисус исчез, а вскорости на историческом горизонте начала восходить звезда человека по имени Аполлоний Тианский! И что удивительно, этот философ (что в переводе с греческого означает, «любящий мудрость»), точно так же, как и «исчезнувший» Иисус, не вел оседлого образа жизни, а перемещался по разным городам великой Империи, и учил людей, по сути, тому же, чему учил и Иисус: жить в любви к себе, друг ко другу и к миру. А еще он, опять же, как Иисус, мог исцелять и даже, вроде бы, воскрешать мертвых, так что его недруги утверждали, что он колдун, получающий свои способности от демонов, как в свое время обвиняли Иисуса, что «он изгоняет бесов силою бесовской»…

И здесь, на основании всех этих аналогий и общих черт буквально во всем, просто сам собой напрашивается вопрос: а не был ли Аполлоний Тианский не «близнецом» Иисуса, не его, современным языком выражаясь, «клоном», а… самим Иисусом, лишь сменившим имя и внесшим изменения в свою биографию?!.

Что ж, если посмотреть на ситуацию с перспективы возможных видов на судьбу Иисуса со стороны Понтия Пилата, то такого рода развитие событий выглядит весьма логичным.

Во-первых, к середине I века стало ясно вырисовываться, что первый этап деятельности Иисуса приводит к результатам не совсем тем — а можно сказать, что и совсем не тем, — которые хотелось бы видеть как Пилату, так и Иисусу. Вместо широкого служения Иисуса благу всего народонаселения Империи, его деятельность совместно с Павлом и через Павла, стала приводить к формированию системы самозамкнутых религиозных общин, вызывавших все больше непонимания, настороженности и страха, а потому — отторжения, со стороны большинства людей. Что и не удивительно, с учетом нескольких факторов.

Во-первых, в учении этих общин изначально имелись и постепенно усиливались идеи иудаизма, с его тотальной религиозной исключительностью, неприемлемой для открытого римо-греческого менталитета большинства тогдашнего населения. Во-вторых же, в недрах общин постепенно сформировался культ страданий, основанный на ожидании страшнейших бедствий, которые Бог готовится вот-вот обрушить на головы всех людей, спасением от которых может явиться только почитание Иисуса Христа, как единственно истинного сына, единственно истинного Бога.

То есть, смысл Радостного Возвещения Иисуса о Боге, который есть Абсолют Любви, о Боге — Отце всех людей, в любящих объятиях которого люди могут жить свободно и счастливо, сами все более преображаясь в Любовь, был искажен практически до своей полной противоположности. В общинах, которые стали называться христианскими, воцарилась весть о Боге — Абсолютном Законнике, для которого ничего дороже его Закона, его Правил и его Порядков просто не существует, и потому он готов любого из нарушителей его Закона-Правил-Порядков сурово карать при жизни и безжалостно предать вечным мучениям после смерти.

Впрочем, оставлена и «лазейка» для спасения от этого ужаса, — «дверь», «узкий путь», — лазейка, громко названная «благодатью» и заключающаяся в том, чтобы, во-первых, как уже говорилось выше, признать и почитать Христа, а во-вторых — жить, предаваясь не радостям и удовольствиям, а непрестанному покаянию в грехах, и неуклонным стараниям по их, впредь, недопущению. Поступающий так, идущий «узким путем», обретет спасение от гнева Бога и его кары, в каковом спасении и надлежит видеть ту радость, которая звучит в слове «евангелие», в переводе с греческого означающего «радостное возвещение».

Кроме того, инсценировка Пилата с судом, распятием, «смертью» и «воскресением» Иисуса, привела к неожиданным, я думаю, для Пилата и самого Иисуса результатам. Стремясь объяснить для себя, почему же Богом было допущено, чтобы его единственно истинный Сын, хотя и был воскрешен, но все же перед этим был предан в руки врагов, был ими унижаем, мучим и, наконец, предан позорной казни, христиане создали доктрину Иисуса-жертвы, принесенной Богу ради прощения грехов людей.

Ранее мы уже подробно разбирали эту парадоксальную доктрину христианства, согласно которой Бог самого себя, в ипостаси Сына, принес в жертву самому себе, в ипостаси Отца-Вседержителя, чтобы оправдать себя перед собой за нарушение закона справедливости, чем является дарование незаслуженного прощения грехов, и, оправдавшись, дать себе право на благодать. Да, такая, вот, доктрина… Не останавливаясь уже на ней подробно, отмечу здесь, что эту доктрину христиане использовали, во-первых, как основу для двух, прямо противоположных концепций, а во-вторых, — для создания культа крови Христа.

Указанными концепциями были, с одной стороны, концепция любви к Богу, как ответа на дарование людям незаслуженного ими прощения, но тут же, с другой стороны, — концепция прямой противоположности любви, а именно — страха. Страха «божьего», страха перед Богом, страха не угодить Тому, кто, уж если своего Единородного Сына принес себе в кровавую жертву, то уж с нами-то, грешными и вовсе никак церемониться не будет — страха, стимулирующего к святой жизни воздержания от всего, обозначаемого церковью греховным!

Обе эти концепции смешались и нашли свое выражение в создании культа Крови Христа, в разработке учения и практики Причастия, то есть — приобщения крови Христа, через что, согласно доктрине, достигалось приобщение и самому Христу, и Богу. И хотя причастие проводилось через символическое употребление красного вина, тем не менее, объявление причастия «таинством», то есть действом, во время которого вино «таинственно» превращается в «истинную кровь Иисуса Христа», порождало среди окружавшего христиан народа жуткие слухи о таинственных и страшных кровавых обрядах, проводимых христианами.

В результате, умножение христианских общин стало превращаться не в благо для жителей Империи, а в еще один источник социального напряжения, порождавшего периодические спонтанные выплески народного недовольства существованием и распространением этой жутковатой секты. И эта смута, как уже говорилось, была совершенно не нужна ни властям Империи, ни Иисусу, стоявшему за процессом создания христианских общин, ни Пилату, стоявшему за Иисусом.

Ситуация стала развиваться не в том направлении, как видели это Иисус и Пилат, исправить это не удавалось, и именно потому и могло быть принято решение от нее отстраниться. Я думаю, можно смело предположить, что именно это было первопричиной того, что Иисус, спустя полтора десятка лет, прекратил свою совместную с Павлом деятельность. И подтверждением этому выводу являются те отголоски именно этих, по моему убеждению, процессов, которые звучат, в частности, в Послании Павла к Коринфянам.

В нем, обрушивая на головы коринфян потоки грозной критики, Павел констатирует, в частности, что в общине нет единомыслия, что в ней образовались разные группировки, имеющие между