– А что ж она хочет?

– Велела весь наш хлеб до праздника в снопы перевязать…

– То как же? Там трудов на седьмицу, и ещё останется!

Зорица только надрывно всхлипнула в ответ. Яр, опомнившись, отступил прочь от плетня, зло одёрнул на себе мокрую рубаху. Куда ему лезть, такому-то красавцу? Только хуже сделает. Но какова злыдня Зорицына мачеха! Оно понятно, что на её Ладу никто и смотреть не станет рядом со сводной сестрицей. А поле у семьи большое, и впрямь за день никак не управиться… Яр сердито толкнул калитку, ведущую на Зимин двор. Не судьба ему сплясать у летних огней.

– Ох, боги-заступнички, что ж то с тобой? – хлопотавшая у печи Дарёна, увидав его, горестно всплеснула руками. Ладмирова вдова правды о госте не знала, пеклась о нём, будто о младшем сыне.

– Ничего, – буркнул Яр, отворачиваясь от неё. – Так, кулаки почесали.

– Да ведь всё лицо разукрасили! Как же теперь на праздник?

– Заживёт, – он схватил попавшуюся под руку тряпицу, вытер наконец лицо. – Дай воды, будь добра.

– Надобно Третьяку сказать, – не унималась Дарёна. Плеснув из кувшина тёплой воды, она протянула Яру кружку. – То кто ж так безобразит?

– У кого морда в синяках, вестимо, – фыркнул Яр. – Третьяку не говори. Незачем.

– Да как же…

– Не говори, – с нажимом повторил Яр, прибавляя к голосу чары. Вот уж не хватало, чтоб она побежала за него жаловаться! – Подумаешь, дело…

А дела-то были, и поважнее, чем ссора с Малом. На следующий день в условленный час Яр явился к старому стожару с обещанными медовыми колодами. Долго не прождал – полевой, едва его почуяв, явился во плоти и приветственно склонил голову.

– То кто ж тебя так приласкал? – посмеиваясь, спросил неживой. – Ты того – только скажи, а я уж так припугну, что впредь неповадно будет!

– Не надо, – буркнул Яр. От ссадин и синяков он мог избавиться во мгновение ока, только это сразу заметят. Хоть денёк подождать придётся. – Лучше другую мне службу сослужи.

– Службу тебе? – гневно громыхнул полевой. – Не много ли просишь, волхв?

– В самый раз, – Яр словно бы невзначай оперся ладонью о стожар и терпеливо подождал, пока нежить перестанет надувать щёки и вращать глазами. Нашёл кого пугать. – Ты приречные пашни знаешь? Те, что за рощей?

– Мне туда ходить не можно, – торопливо сообщил полевой. – За межою не моё.

– Так у тебя, наверное, знакомцы есть.

– То правда, есть.

– Вот и славно. Пусть за ночь все хлеба в снопы повяжут, ничего не попортив, – от этого уточнения полевой мигом поскучнел. Вот ведь натура: что б ни делать, только б чинить вред роду людскому! – Что в уплату хочешь? Опять загадки?

Полевой всерьёз призадумался. Играть с Яром в загадки ему не понравилось.

– Крупеничку хочу, чтоб в алое наряжена, – потребовал он наконец. – А волосы у ней чтоб золотые, как спелая пшеница. Я её посредь поля посажу – будет глаз радовать.

Яр, подумав, кивнул. Куклу из соломы связать и в красные лоскуты завернуть – дело нехитрое, а волосы… Если Зорица пойдёт с ним плясать у летних огней, то прядку на память отрезать не откажет.

– По рукам, – сказал Яр, пряча улыбку. Ладно всё выходит. В былые времена о нём сложили бы добрую сказку.

В праздничное утро всё Заречье гудело, как улей. Деревенские судачили о случившихся за ночь чудесах: во всех приречных полях разбросанные сохнуть колосья собрались в копны – хоть сейчас увози на молотьбу. Местная знахарка, слегка сумасшедшая, блажила на всю деревню, что, дескать, сам Вельгор в свой день заглянул в гости к честным пахарям, но её никто всерьёз не слушал. Все сошлись на том, что это чья-то шалость, и гадали, в чём тут каверза. А вдоль улицы прокатился серебристым звоном милый сердцу девичий голосок:

– Подруженьки, милые! Я с вами, с вами к огням пойду! Станем нынче вместе плясать!..

Огни удались на славу. Три исполинских костра могли бы гореть до рассвета даже жарким волшебным пламенем. Нынче всего было вдоволь: и дров, и снеди, и пряного питного мёда. Яр никогда прежде не задумывался, зачем праздновать с таким размахом, даже если на дворе нелёгкие времена. Наверное, иначе было бы совсем невмоготу.

Над луговиной плыла напевная мелодия, незнакомая и одновременно неуловимо похожая на замысловатую музыку чужого мира, какую под настроение любила послушать наставница. Это родство не казалось странным. И там, и здесь звуки подчинялись одним и тем же строгим законам, подспудно понятным что просвещённой волшебнице, что мальчишке с тростниковой свирелью. Вопрос ещё, кому больше, ведь Лидия Николаевна ни на чём не играла, а значит, знание её было бесплодным. Долгая дрожащая нота рассыпалась вдруг разудалой трелью, и всё мигом пришло в движение: засуетились мужики у бочонков с мёдом, сама собою стала сплетаться меж костров длинная цепь танцующих. Пляска набирала ход, закручивалась меж жарких огней, затягивала, как русалочий омут. В такт частым ударам сердца взвизгивали насмешницы-свирели. Черноглазая девушка, с которой свёл Яра танец, поглядывала на него лукаво, с надеждой. Он отпустил её ладонь, как только стихла музыка. Среди празднующих он искал одну только златовласую Зорицу.

– Здравствуй, – голос его, привыкший прятать волнение, звучал почти весело. – Спляшем?