своё место, хочет казаться не безобразным, и только тогда оно возбуждает смех наш своими глупыми притязаниями, своими неудачными попытками… Безобразное становится комическим только тогда, когда усиливается казаться прекрасным».

В соответствии с этим, если мы считаем прекрасными ум, храбрость, решимость, щедрость, а безобразными глупость, трусость, слабоволие, скупость, то смеёмся мы, следовательно, не над проявлением в ком-нибудь глупости, не над чьим-нибудь глупым поступком, а только над неудачными попытками глупца выдать себя за умного человека, не над чьей-нибудь трусостью, а над желанием труса разыграть роль храбреца, не над чьим-нибудь слабоволием, бесхарактерностью, а над безуспешными попытками слабовольного человека выдать себя за человека с твёрдым, решительным характером. Если согласиться с этим, то придётся признать, что смеёмся мы вовсе не над глупостью, трусостью, пошлостью, скудостью, упрямством и тому подобными, совершенно определёнными человеческими недостатками, а только над чьим-либо желанием казаться умным, смелым, щедрым, высоконравственным, то есть над необоснованными претензиями иметь достоинства. Если так, то мы можем сказать человеку, у которого на самом деле маловато достоинств: ты глуп, ты труслив, ты пошляк и скупец вдобавок, но не выдавай себя, пожалуйста, за человека умного, храброго, высоконравственного, щедрого, и ты не будешь смешон. Однако глупый человек может оказаться смешным и тогда, когда вовсе не старается сказать что-нибудь умное; над трусом мы можем посмеяться и тогда, когда он не думает, что его кто-то видит, то есть тогда, когда ему не перед кем разыгрывать роль храбреца; пошляк тем и характерен, что даже не подозревает о своей пошлости, следовательно, вовсе не думает о том, чтоб её чем-то прикрыть, замаскировать, выдать за что-то более благопристойное; рассеянный вовсе не думает о том, чтобы выдать свою рассеянность за внимательность, так как если бы он думал об этом, то уже не был бы рассеянным; что касается скупости, то можно сказать, что гоголевский Плюшкин смешит нас вовсе не тем, что старается казаться человеком щедрым. Этого желания у него и в помине нет.

Если согласиться, что мы смеёмся только над усилиями людей скрывать свои недостатки, а не над самими недостатками, то необходимо согласиться, что смех вовсе не имеет той силы, того общественного значения, которые ему обычно приписываются. Мы, безусловно, осуждаем смехом не только усилия скрывать свои недостатки (это тоже может иметь место, в особенности когда мы терпим неудачи на этом пути), но в первую очередь сами недостатки. И правильно было бы сказать, что мы усиливаемся скрывать свои недостатки, потому что смеёмся над ними, а не смеёмся над ними потому, что усиливаемся их скрывать.

Хотя комические явления принято относить к безобразным явлениям (комические – это та часть безобразных, отрицательных явлений действительности, к которым мы относимся с лёгким, добродушным осуждением), однако комическое всё же нельзя отождествлять с безобразным.

Что такое безобразное? Его можно определить как противоположное прекрасному. Если прекрасное есть жизнь, то безобразное то, что противно жизни. Безобразно то существо, в котором мы видим жизнь не такой, какой она должна быть по нашим понятиям; безобразен тот предмет, который напоминает нам о смерти.

Со стороны физической, безобразное – то, что называется обычно уродливостью или уродством, то, что вызвано искажением внешнего облика (лица, фигуры) в результате болезни, увечья, несчастного случая, неправильного развития в детстве или утробном периоде, то есть всех угрожавших жизни обстоятельств. Такое безобразное внушает нам обычно сострадание, жалость, может быть, страх, даже чувство гадливости, отвращения, но не вызывает желания смеяться.

Безобразие со стороны умственной – это опять-таки искажённое, уродливое мышление, отсутствие правильных представлений о действительности, нечто вроде идиотизма, сумасшествия, не дающее человеку возможности правильно ориентироваться в жизни, делающее его неспособным к самостоятельному существованию. В общем – это нечто вызванное травмой или болезненным развитием, внушающее к себе такие же чувства, как и физическое уродство, но не вызывающее насмешки, как та степень глупости, которая не мешает человеку жить, работать и продвигаться по служебной лестнице иной раз удачнее, чем это доступно человеку умному, даже остроумному и глубокомысленному.

Безобразное в нравственной области – это моральное уродство, искажение в человеке общественного чувства. Это не та трусость, робость, слабоволие или упрямство, которые вызывают лёгкое, добродушное комическое осуждение, а нечто злонаправленное, вредное, угрожающее: злоба, коварство, криводушие, вероломство, предательство, паразитизм, человеконенавистничество, которые вызывают гневное осуждение, негодование, возмущение, чувство протеста, неприязни, отвращения, несовместимые с состоянием добродушия и весёлости, которые бывают у нас при смехе.

Мы можем посмеяться над ничем не прикрытой глупостью и над глупостью, прикрывающейся умом; можем посмеяться над самой непосредственной трусостью и над трусостью, усиливающейся казаться храброй, потому что эти явления сами по себе внушают нам чувство комического. Однако мы не станем смеяться над подлостью, вероломством, коварством, предательством и другими безобразными явлениями, какими прекрасными они ни усиливались бы казаться нам. Если их усилия окажутся успешными, мы не засмеёмся, так как примем их за нечто прекрасное, если же их усилия окажутся безуспешными, мы не засмеёмся, так как убедимся в их безобразности.

Если безобразное, то есть всё злое, коварное, вероломное, подлое, не может само по себе вызывать смех, то, маскируясь под что-то хорошее, положительное, усиливаясь казаться прекрасным, оно становится ещё злее, коварнее, вероломнее, лживее и подлее, то есть становится ещё более безобразным, ещё менее способным вызывать смех. Если так, то с формулой «Безобразное становится комическим, когда усиливается казаться прекрасным» согласиться нельзя. Безобразное не может стать комическим оттого, что усиливается казаться прекрасным; от этого оно становится ещё более безобразным.

Попытка Чернышевского объяснить комическое безобразным, усиливающимся казаться прекрасным, возможно, связана с мыслью соединить взгляд Аристотеля, рассматривавшего комическое как часть безобразного, со взглядом Гегеля и других философов-идеалистов, рассматривавших комическое как перевес образа над идеей, то есть как нечто предстающее перед нами не в том виде, как оно есть на самом деле, усиливающееся казаться лучше, чем оно есть по своей идее, по своему внутреннему содержанию. Таким образом, из одной неверной формулы «Комическое есть перевес образа над идеей» – возникла другая: «Комическое – это безобразное, усиливающееся казаться прекрасным».

На самом деле комическое – это не то безобразное, которое выдаёт себя за прекрасное (не та часть безобразных явлений, которые мы ошибочно принимаем за прекрасные). Комическое – это то безобразное (та часть, та степень его), которое не внушает нам чувства жалости, сострадания, отвращения, негодования, гневного осуждения, несовместимого с состоянием добродушия и весёлости, а внушает чувство лёгкого осуждения, неодобрения, способного, как мы видели, трансформироваться в нашем сознании в эмоцию радости, проявляющуюся в смехе.

Мы очень любим смеяться над другими людьми,