месте. Оставался бы воробьём, махнул бы на всё хвостом и улетел восвояси, а тут научись сперва и нос по ветру держать, и хвостом, когда надо, вилять, и конъюнктуру учитывать, и перестраховываться, и за бумажку прятаться, и бобы разводить, и язык за зубами держать, и на аршин в землю глядеть, и на холодную воду дуть, и ваньку валять, и вола крутить, и пули лить, и резину тянуть, и семь вёрст до небес лесом чесать… да мало ли что!

Обыкновенная воробьиная трусость, попадая в человеческий обиход, разветвляется на тысячу разных разностей. Тут и малодушие, и криводушие, и беспринципность, и лесть, и угодничество, и чинопочитание, и низкопоклонство, и пресмыкательство, и подхалимаж, и лицемерие, и притворство, и приспособленчество, и примиренчество, и непротивленчество, и двурушничество, и двуличность, и крючкотворство, и подсиживание, и невмешательство, и подстрекательство, и заушательство, и пустозвонство, и головотяпство, и мимикрия, и хамелеонство… У обыкновенного, заурядного воробья – обыкновенная, ничем не прикрытая жадность, а тут и приобретательство, и накопительство, и скопидомство, и взяточничество, и казнокрадство, и кумовство, и продажность, и чревоугодие, и лизоблюдство, и иждивенчество, и вымогательство, и чинодральство, и надувательство, и очковтирательство, и карьеризм, и корыстолюбие, и сребролюбие, и стяжательство, и ловкачество, и левачество, и калымничество, и тунеядство, и паразитизм, то есть нечто уже и не совсем комическое.

Впрочем, не будем оскорблять людей обидными сравнениями с воробьями. Среди людей большинство всё же хорошие, а если и попадаются отдельные, отклоняющиеся от нормы, индивидуумы, то они скоро перевоспитаются.

Из всего сказанного можно сделать вывод, что если в воробьях или вообще в животных нас смешит сходство с людьми, то именно с такими людьми, которых мы привыкли осмеивать. Если же смешит не сходство, то во всяком случае такие отрицательные качества, которые мы осмеиваем и в людях. Для нас важно отметить, что у животных мы встречаем эти отрицательные качества в чистом, неприкрытом виде, и поэтому можем быть уверены, что смеёмся именно над отрицательными качествами, а не над усилиями их скрыть или выдать за что-нибудь лучшее.

Мы обычно смеёмся над животными, как бы очеловечивая их в своём представлении, то есть отождествляя их поведение с поведением человека, приписывая им те же мотивы, которые могли бы руководить нами, рассматривая их поведение как бы в свете требований человеческого общества. Нас смешит трусливое поведение котёнка, щенка, воробья, зайца, потому что мы подходим к ним со своей обычной человечьей меркой, со сложившимся в человеческом обществе взглядом на вещи, хотя если дадим себе труд подумать, то сможем понять, что всякая осторожность со стороны этих зверей вполне оправданна и не является отрицательным качеством, поскольку в диком состоянии они живут в мире, где со всех сторон им грозит опасность, а иных средств защиты, кроме быстрых ног или крыльев, у них часто нет. И всё-таки свойство нашей психики таково, что любое проявление трусости, жадности, эгоизма, неловкости, неуклюжести, неумения может показаться нам комичным, то есть заслуживающим осуждения смехом, независимо от того, встречаем ли мы их в человеке или в животном.

Подходя к явлениям действительности с точки зрения обычных человеческих требований, мы можем находить комическое не только в животных, но и в неодушевлённых предметах. Так, какой-нибудь слишком низкий или слишком высокий, шатающийся или опрокидывающийся стол может внушать к себе насмешливое отношение, потому что плохо выполняет своё предназначение или выполняет его не так, как от него требуется. Такое же отношение к себе может вызвать какой-нибудь мрачный, упрямый, своенравный шкаф с упорно не желающими открываться или открывающимися не тогда, когда нужно, дверцами; или старый скрипучий стул-инвалид с разъезжающимися в стороны ножками или проваливающимся сиденьем; какое-нибудь одряхлевшее, колченогое кресло с неожиданно впивающимися в спину пружинами.

Окружающие нас вещи часто говорят что-то о нас самих (о нашем характере, вкусах, наклонностях) или о тех, кто их сделал. У одних моих знакомых есть очень смешной табурет. В нём имеется всё, что полагается иметь каждому нормальному табурету. Внизу между ножками есть даже перекладинки. Но всё в нём сделано крайне неумело, неловко. На плохо обструганных досках остались следы от ударов молотка, который не всегда попадал по гвоздям, а сплошь да рядом лупил мимо, по дереву, оставляя на нём круглые вмятины. Сами гвозди заколочены так, что коварно вылезают из досок своими остриями и норовят уколоть сидящего или хотя бы изорвать на нём брюки. Ножки приколочены вкривь и вкось, причём неодинаковой длины, в результате чего табурет не может стоять на месте, а всё время валится в какую-нибудь сторону. В общем, это неуклюжее произведение столярного искусства всем своим видом напоминает о неловкости, неумении соорудившего его мастера и неизменно вызывает смех у каждого, кому попадается на глаза. Этот табурет, кстати сказать, сделал сынишка моего знакомого на уроках труда в школе. Как он сам утверждает, это первый его табурет, а в дальнейшем он будет делать лучше. Конечно, нелепо требовать, чтоб обыкновенный, ничем не примечательный десятилетний парнишка сразу, без всякой подготовки, делал высококачественную мебель. От сознания этой истины табурет, однако ж, не перестаёт быть смешным.

Смешными мы часто находим автомобили, автобусы, паровозы, трамваи и даже самолёты устаревших, вышедших из употребления конструкций. Они внушают критическое отношение к себе тем, что кажутся менее удобными, менее приспособленными к нашим нуждам, не находящимися на уровне современных человеческих требований. В них сделано что-то не так, как надо, не так, как принято. Мы осуждаем в них что-то не удовлетворяющее тем или иным возросшим человеческим потребностям.

Но вещи и сами по себе, независимо от их способности удовлетворять тем или иным требованиям, могут иметь какой-то привычный для людей, устоявшийся, а следовательно, удобный для глаза, для восприятия вид, облик. Изменения, нарушения этого облика могут вызывать наше положительное или отрицательное отношение к ним, в том числе осуждение смехом. По этой причине нам часто кажутся смешными вышедшие из моды, а также не вошедшие ещё в моду платья, головные уборы, обувь, мебель и даже причёски. В этих случаях неудобное для глаза, для восприятия как бы приравнивается к неудобному для пользования, неудачно, неловко сделанному. С этой точки зрения, во всём вышедшем из общего употребления (из моды), а также не вошедшем в общее употребление имеется нечто заслуживающее нашего общего осуждения, в том числе осмеяния.

Пока я, сидя на веранде, пишу эти строки, забежавший от соседей котёнок сел рядом на лавочке и тянется лапой к стоящей передо мной пишущей машинке. Он задирает свою забавную усатую мордочку кверху и недоумённо заглядывает мне