Смешное, в представлении Бергсона, – явление поверхностное, проистекающее не в силу какой-то поддающейся учёту закономерности, а в силу чистой случайности, стечения обстоятельств, несоответствия тем или иным жизненным обстоятельствам (неприспособленности к ним). Смешное Бергсона, таким образом, – не смешное. И Бергсон неспроста пришёл к мысли, что над смешным не надо смеяться. Над подобного рода смешным действительно не надо смеяться. Бергсон как бы не замечает истинного, глубинного смешного: трусости, глупости, скупости, хитрости, приспособленчества всех форм и видов, которое уж никак не заподозришь в неприспособленности к чему бы то ни было.

Истинно комическое явление (явление, осуждаемое смехом) далеко не случайно, а проистекает в силу определённой, хотя и отрицательного свойства, закономерности, направленности. Закономерность комического – в том, что оно имеет место тогда, когда мы поступаем не так, как нужно, делаем не то, что нужно, идём вразрез с общими устремлениями и интересами.

Обнаружить в явлении лишь случайное, как это делает Бергсон в отношении комического, – значит признать явление непознаваемым и отказаться от его изучения.

Познать закономерность явления – значит познать и само явление, а следовательно, и поставить его на службу обществу.

13. Заключается ли комическое в перевесе образа над идеей?

В своих трудах по эстетике «Критический взгляд на современные эстетические понятия», «Эстетические отношения искусства к действительности» и др. Н. Г. Чернышевский опровергает господствовавшие в его время идеалистические, главным образом гегелевские воззрения на искусство и на прекрасное, то есть на совершенство, на красоту.

Соглашаясь с определением эстетики в идеалистической философии как науки о прекрасном, Чернышевский пишет:

«Что же такое прекрасное вообще? На этот вопрос теперь обыкновенно дают следующий ответ:

Всё существующее в мире есть выражение, осуществление божественной мысли (идеи); общая идея всего существующего не может проявиться (осуществиться) вполне, всецело, исключительно в каком бы то ни было отдельном предмете; она вполне проявляется только в целости всего существующего во вселенной… Общая идея всего существующего, проявляясь в мире, разветвляется на целый ряд частных идей… Каждая из этих определённых (частных) идей, например идея млекопитающего животного, также не проявляется в одном каком-нибудь отдельном предмете, она вполне осуществляется только всем бесчисленным множеством и всею жизнью подходящих под неё существ. Это полное осуществление частной идеи, никогда не могущее проявиться в отдельном существе, может быть постигнуто только нашей мыслью; чувства наши, которым представляется только некоторая часть вселенной, только отдельные предметы, могут замечать только те стороны идеи, которые выразились в данном предмете, и только в той степени, до какой они выразились в нём».

Исходя из этого, прекрасное (то есть красота, совершенство) в понимании идеалистической (гегелевской) эстетики, как указывает Чернышевский, есть идея в форме ограниченного проявления; прекрасное есть отдельный чувственный предмет, который представляется чистым выражением идеи. Прекрасно, например, то существо, в котором вполне выражается идея этого существа или, говоря проще, прекрасно то, что превосходно в своём роде; то, лучше чего нельзя вообразить себе в этом роде. Прекрасное, таким образом, понимается как совершенное соответствие, совершенное тождество идеи с образом.

Однако это соответствие, равновесие между образом и идеей, согласно гегелевской эстетике, бывает не всегда. Иногда идея берёт перевес над образом, как бы переполняет форму, не вмещается в ней – это называется уже не просто прекрасным, а возвышенным; иногда образ подавляет, искажает идею – это называется комическим. Таким образом, основные эстетические категории, как прекрасное, возвышенное и комическое, рассматриваются в идеалистической эстетике как сочетание идеи с образом или формой: в прекрасном мы видим равновесие идеи с формой, в комическом идея не наполняет формы, в возвышенном идея переполняет форму.

Не соглашаясь с определением прекрасного в идеалистической эстетике, Чернышевский пишет: «Совершенно справедливо, что предмет должен быть превосходен в своём роде для того, чтобы называться прекрасным… Но не всё превосходное в своём роде прекрасно; крот может быть превосходным экземпляром породы кротов, но никогда не покажется он “прекрасным”… Не всё превосходное в своём роде прекрасно; потому что не все роды предметов прекрасны».

Гегелевское определение прекрасного, говорит Чернышевский, высказывает только, что в тех разрядах предметов и явлений, которые могут достигать красоты, прекрасными кажутся лучшие предметы и явления, но не объясняет, почему самые разряды предметов и явлений разделяются на такие, в которых является красота, и другие, в которых мы не замечаем ничего прекрасного.

Чернышевский отказывается от определения прекрасного или красоты из соотношения формы и содержания и подходит к разрешению задачи другим путём. «Ощущение, производимое в человеке прекрасным, – пишет он, – светлая радость, похожая на то, какою наполняет нас присутствие милого для нас существа. Мы бескорыстно любим прекрасное, мы любуемся, радуемся на него, как радуемся на милого нам человека. Из этого следует, что в прекрасном есть что-то милое нашему сердцу. Но это что-то должно быть чрезвычайно многообъемлюще, нечто способное принимать самые разнообразные формы, нечто чрезвычайно общее; потому что прекрасными кажутся нам предметы чрезвычайно разнообразные, существа, совершенно непохожие друг на друга. Самое общее из того, что мило человеку, и самое милое ему на свете – жизнь», – заключает Чернышевский и даёт определение: «Прекрасное есть жизнь»; «прекрасно то существо, в котором мы видим жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям; прекрасен тот предмет, который выказывает в себе жизнь или напоминает нам о жизни».

Это определение, как замечает Чернышевский, удовлетворительно объясняет все случаи, возбуждающие в нас чувство прекрасного. Исходя из этого определения, прекрасен или красив (если говорить о физической красоте) будет хорошо сложённый человек, так как хорошее сложение свидетельствует о хорошей, здоровой жизни, о жизнеспособности, в то время как безобразие или уродливость – следствие болезни или пагубных случаев, угрожавших жизни, свидетельство неблагоприятных условий развития в детстве. Змея, скорпион, тарантул не кажутся нам прекрасными, потому что напоминают нам о смерти.

Чернышевский не соглашается также и с определением возвышенного, заключающемся в перевесе идеи над формой. Он пишет: «От перевеса идеи над образом (выражая ту же мысль обыкновенным языком: от превозможения силы, проявляющейся в предмете, над всеми стесняющими её силами, или в природе органической над законами организма, её проявляющего) происходит безобразное или неопределённое… “Перевес идеи над формою”, говоря строго, относится к тому роду событий в мире нравственном и явлений в мире материальном, когда предмет разрушается от избытка собственных сил; неоспоримо, что эти явления часто имеют характер чрезвычайно возвышенный, но только тогда, когда сила, разрушающая сосуд, её заключающий, уже имеет характер возвышенности, или предмет, ею разрушаемый, уже кажется нам возвышенным… Когда Ниагарский водопад, сокрушив скалу, его образующую, уничтожится под напором собственных сил;