его: «Это “Kashmir”! Приезжай! Приезжай! Садись в “Порше” и гони сюда!»

«Kashmir» стал прорывом. Песня задала высокую планку и пленила всю группу своей магической энергией. Ощущалось возвращение Led Zeppelin к эпохе британского электро-блюза, когда The Yardbirds и The Rolling Stones строили свое звучание на примере своих наставников из Чикаго и дельты Миссисипи. Особенно сильно заимствование ощущалось в явной интерпретации классического 12-тактового блюза «Custard Pie». «Между нот» читалось множество отсылок к музыке прошлого, прежде всего к версии «I Want Some of Your Pie» 1939 года в исполнении Блайнд Бой Фуллера и ее идейной наследнице «Custard Pie Blues»[103] 1947 года в исполнении Сонни Терри и Брауни МакГи. Текст песни Роберт практически полностью позаимствовал из классической песни Слипи Джона Эстеса «Drop Down Mama» с небольшими вставками «Shake ‘Em On Down» Букки Уайта. Аранжировка же была полностью на совести Led Zeppelin, подчеркивая фундамент наследия и траекторию направления жанра. Блюз переходил в другое измерение: вероломно ворвавшееся в песню гитарное соло, колючий дисторшн и горячая ритм-секция только подчеркивали изменения.

Барабаны звучали особенно свирепо. Ударную установку разместили в прихожей Хедли-Грейндж, у подножия лестничной площадки, где годом ранее уже гремела «When the Levee Breaks».

«Я установил микрофоны вокруг барабанов, но Бонэм велел мне убрать их», – рассказывает Рон Невисон. Он заверил Бонзо, что поставил их «на всякий случай», но тот был непреклонен. «Нет, никаких “всяких случаев” – убирай их!» Он вспомнил, как Энди Джонс смог с помощью двух одиночных микрофонов запечатлеть дробь малого барабана и гром бочки, а их обилие только вредило звучанию.

Led Zeppelin воспользовались такой же схемой в песне «The Rover», записанной в поместье Старгроувс (хотя песня датируется 1970 годом и значится как одна из тех, что были записаны в коттедже Брон-Эр-Айр), когда безбашенный открывающий рифф Джимми был размашисто намалеван поверх возбужденного опьяняющего грува. Песню «The Rover» часто называют младшим братом «Whole Lotta Love», но грув здесь более свободный, более фанковый, и отсутствует нагромождение звуковых эффектов и психодела в середине, чтобы добавить треку жира. Если что и сдерживало песню, так это измученные голосовые связки Роберта. Он звучал так, будто его корежит от родовых схваток, напрягаясь изо всех сил в поисках опоры, напоминая Рода Стюарта в составе группы Джеффа Бека.

Как бы то ни было, «Custard Pie» и «The Rover» – открывающие треки следующего альбома – ознаменовали бескомпромиссное возвращение Led Zeppelin к той самой форме, которая принесла им славу самой зажигательной рок-группы с тех пор, как Джерри Ли Льюис поджег свое пианино с «Whole Lotta Shakin’ Going On». Их версии американского блюза вобрали в себя яростную атмосферу гаражной группы и новые изобретательные приемы.

Энергия в Хедли-Грейндж била через край. Ребята прямо-таки искрились энтузиазмом. Каждый день они часами готовили материал, усердно работая над треками для восьми новых песен, уделяя время и отдыху. «Мы остро ощущали дух товарищества. Было заметно, что четверка друзей наслаждается обществом друг друга», – вспоминает Бенджи Ле Февр. Царила непринужденная и раскрепощенная атмосфера. Каждое утро они встречались за завтраком в местной забегаловке, а затем, сидя у камина в гостиной и разложив вокруг множество инструментов, обменивались новыми идеями.

«Некоторым музыкантам нравится организованно планировать альбом. Мы не можем позволить себе такую роскошь. Наша музыка – это, скорее, импровизация. Она, словно мяч, выскакивает из головы прямо на пол, а тебе нужно только поймать ее. Вот как это работает», – объяснял Роберт.

Временами приходилось стимулировать вдохновение. «В двери особняка наркоту заносили тоннами», – вспоминает Бенджи. Временами Хедли-Грейндж был укомплектован лучше всякой аптеки: гашиш, метаквалон, кислота, героин и кокаин, в объемах, которых хватило бы на небольшой город. «Ты работал, уходил на обед, а потом приносили кокс», – говорит Рон Невисон.

Невисон не привык работать под кокаиновым угаром. С группой The Who он сотрудничал по другому графику: «Когда я работал с Питом [Таунсендом] над Quadrophenia, он открывал бутылку коньяка в полдень, а когда она пустела, мы заканчивали работу около десяти вечера». Кокаин не был привязан к общепринятым понятиям времени. «Zeppelin… они будили меня в четыре утра, и мы ничего не успевали сделать». Расчехлив все инструменты и оборудование в полной уверенности, что пришла пора записываться, они бесплодно копошились, пока не отключались. Чтобы сохранить рассудок, Рон переехал из Хедли-Грейндж в гостевой домик вниз по дороге, и на ночь запирал студию.

Конечно же, группа не оценила такую дерзость. Невисон и так ходил по тонкому льду, с тех пор как ясно дал понять, что скоро уедет для работы над фильмом «Томми». Его считали «несколько высокомерной жопой». Когда в январе он приехал в поместье, то был за рулем шикарного «Бентли», что вызвало вопросы о финансовых возможностях молодого звукорежиссера. Как-то Бонзо, разозлившись на него, засунул ему в выхлопную трубу украденную с кухни картофелину. Ребята, словно школьники, спрятались за деревом, ожидая пока Рон сядет за руль, и чуть не лопнули от смеха, услышав неизбежный бум!

Джимми имел к Невисону более серьезные претензии. В студии Рон чувствовал необходимость проявить креативность, произвести впечатление, в то время как Джимми просто хотел, чтобы тот нажал кнопку записи. Порой внимательность Рона оставляла желать лучшего, так что Джимми стал называть его Разиня Рон. Какое-то время они умудрились сосуществовать мирно, но постепенно возникло ощущение, что по Рону никто не будет скучать, когда тот уедет.

Тем временем песни сыпались как из рога изобилия. «”Ten Years Gone” изначально задумывалась как инструментальный трек, – объяснил Джимми. – В ней есть особенное чувство, меланхолия, и тема текста совпала с тем, о чем я думал, когда работал над песней». Они с Робертом достигли отличного творческого взаимопонимания. «Мы обсуждаем некоторые моменты, но обычно все происходит само собой. Я уверен, что могу записать на листе бумаги, как я представляю себе музыку, до того, как Роберт напишет текст, и наше видение будет совпадать».

«Ten Years Gone» расцвела прямо в передвижной студии. «Я с головой ушел в этот трек еще дома. Записал демо, гитарные партии, и все остальное», – говорил Джимми. Он представлял его как инструментальную композицию, в сердце которой волны гитарных пассажей вальяжно и плавно накатываются друг на друга. Но Хедли-Грейндж, как и всегда, сделал ее гораздо круче. Уже в поместье Джимми записал гремучую, меланхоличную по настроению и экзотическую по фактуре, насыщенную реверберацией композицию. Больше минуты звук вводил в транс, а аккорды создавали успокаивающий эффект водоворота. Нарастая, он приближал к долгожданной кульминации.

Когда в затянувшейся прелюдии наконец-то прозвучал голос Роберта, волей-неволей возникало ощущение какой-то неизбежности. Голос звучал отстраненно, усыпляюще. Мечтательные образы,