музыкантов были дела поважнее. Они решили свернуть лагерь и отправиться домой.

Их отъезд обернулся проблемами для Рона Невисона. «Я пообещал Питу Таунсенду начать работу над фильмом “Томми” в конце января, и мне пришлось попросить [Led Zeppelin] покинуть проект. Все равно, всю неделю о Джоунси не было ни слуху, ни духу», – вспоминает он.

Группа впала в ярость. Они обвинили Невисона в побеге и саботаже записи, устроив ему настоящую взбучку. По словам звукоинженера, Бонзо был в своем репертуаре и «кричал мне: “Да и пошел ты на хер, гребаный…”».

Поскольку Рон получал зарплату, Джи настоял на том, чтобы тот остался в Хедли-Грейндж на весь ноябрь. Чтобы не терять время зря, они договорились о приезде новой группы Пола Роджерса, одного из первых коллективов, подписавшихся на новый лейбл Led Zeppelin. Они воспользуются бронью в Хедли-Грейндж для записи нескольких треков с Невисоном в качестве звуковика. Неожиданно их студийная работа оказалась продуктивной. «Мы репетировали как сумасшедшие: приехали и забабахали весь альбом за один раз», – вспоминал Роджерс. Бас-гитарист Боз Баррелл сам был поражен такой трудоспособностью. «Мы записали одиннадцать треков за девять дней», – похвастался он. Группа же решила назваться в честь одной из своих песен – Bad Company.

* * *

На рождественские праздники Led Zeppelin взяли отпуск. После нового года группа вновь собралась в Хедли-Грейндж, но на сей раз квартетом. Тема о «болезни» Джоунси больше не поднималась. Он, бодрый и свежий, был полон решимости продолжать работу. «В конце концов, мне кажется, он понял, что занимается любимым делом», – заключил Питер Грант.

Еще одной темой, которую обошли стороной, был голос Роберта Планта – он был грубым и сиплым. Втайне ото всех ему сделали операцию на голосовых связках, поэтому он не мог разговаривать в течение трех недель. Он все еще мог петь, но голосу не хватало его фирменного широкого вокального диапазона, устремляющегося в небесные регистры.

Но энтузиазм Джимми с лихвой перекрывал все трудности, с которыми они сталкивались. Он не терял времени даром и пришел с охапкой риффов, которые наработал за праздники в своей домашней студии в Пламптон Плейс. Среди этого материала были фрагменты того, что в итоге стало «In the Light», «Ten Years Gone» и «The Wanton Song». У него также было демо, которое он записал с Бонзо. «Он начал играть на барабанах, а я придумал риффы и записал дорожки», – вспоминает Джимми. Шаффл, рифф и больше ничего, звучание получилось таким соблазнительным, харзиматичным – Роберт описал этот темп как «шух-шух» – прочный фундамент, на котором можно было начать строительство.

Ребятам повезло, что Бонзо в этот раз удалось найти свой ритм. Он приехал с Робертом за рулем нового BMW, прихватив с собой сумку, в которой было пятнадцать сотен доз мандракса, мощного успокоительного средства, больше известного под названием метаквалон.

Бенджи Ле Февр, которого наняли в качестве повара группы, посоветовал Бонзо спрятать таблетки в надежном месте, подальше от любопытных глаз. «Чуть позже он сказал мне: “Эй, глянь-ка”, – вспоминает Ле Февр. – Он приклеил их к внутренней стороне своего тома, забыв, конечно, что его установка была сделана из плексигласа, так что мы все могли это видеть».

Когда Роберт услышал этот неторопливый «шух-шух» ритм, у него возникли подозрения. «Мандракс? – предположил он и сразу же отбросил эту мысль, ведь в этом звучании ощущался более живой, более экзотический дух. – Ощущение чужих земель… прикосновение востока». Это навеяло ему воспоминания о недавнем отпуске в южном Марокко, где он набросал несколько текстов, которые могли бы пригодиться. Вдобавок, музыка напомнила ему о поездке в Индию, которую он совершил с Джимми в 1971 году, и образы из этих двух воспоминаний – Гималаи и пески пустыни – дали ему вдохновение для работы.

«Еще до появления музыки я написал первый куплет», – говорил Плант о поездке в Марокко. Он, трясясь по пыльной дороге, ехал по пустыне Сахара: вокруг – ни души, кроме одинокого бедуина на верблюде, беззаботно машущего Роберту рукой. «Я просто начал писать: “Let the sun beat down upon my face, and the stars to fill my dreams / I am a traveler of both time and space…” (“Пусть солнце падает на лицо, и звезды наполняют мои сны / Я путешественник во времени и пространстве…”)».

Он вспоминал свое путешествие по окрестным холмам, ощущая на себе пристальные взгляды. Он словно «ехал через ничейные земли между границами, где притаились королевские воины Бутана на лошадях и с мушкетами на изготовке, поджидая туристов». Роберт думал о суфийских музыкантах из Джуджуки, чья музыка вгоняла в транс, и записал: «To sit with the elders of a gentler race the world has seldom seen…» («Сидеть в кругу старейшин благородной расы, какую почти не видел этот мир…»).

Так и сложилась песня «Kashmir» – одна из самых грандиозных и совершенных песен в истории Led Zeppelin. «Я работал над одной длинной музыкальной композицией, и в самом конце у меня был этот рифф, каскад с духовыми партиями», – вспоминал Джимми. Другой рифф, по его словам, «просто ходил по кругу и догонял сам себя». Ему не терпелось попасть в Хедли-Грейндж, чтобы соединить две партии и увидеть результат.

Начиная с первых аккордов и монотонного риффа, насквозь пронизанного тревогой и тайной, эта песня звучала, словно процессия, которая прибыла из далекого королевства. По мере развития музыки под аккомпанемент бессмертного повествования Роберта, откуда ни возьмись, как разбойники из укрытия выпрыгивали фанфары, устраивая засаду на торжественно-монотонную тему и нарушая ее поступательное движение. «Меня интересовало, смогут ли эти две разные части сложиться воедино, и оказалось, что да!» – Джимми ликовал. Ритмическая почва сдвинулась, два темпа схлестнулись подобно двум противникам, защищающим свои границы. Музыка подобно захватывающему гобелену из музыкальных текстур подчеркивала пройденное группой расстояние. Такой путь могли пройти только опытные и смелые музыканты.

Позже Джимми добавил струнные и духовые инструменты, обратившись к музыкантам из Пакистанского оркестра в Лондоне. Они, по его мнению, вдохнули в песню «еще больше жизни» и придали аранжировке «особый… зловещий окрас».

Группа сразу поняла, что в этой песне было нечто цепляющее и уникальное. «Еще до того, как мы записали “Kashmir”, я знал, какой она будет», – ухмылялся Джимми. Роберт называл ее «окончательной песней Led Zeppelin». Для него «Stairway to Heaven» была пустяком, тогда как «Kashmir» вызывала в памяти время и место, оставившие отпечаток, и он убедительно передавал эти эмоции. Джимми сыграл черновой микс бывшему роуди Led Zeppelin Филу Карло, который уже работал с Bad Company, и сказал: «Это лучшее из того, что я когда-либо написал». А Джон Бонэм был так взволнован результатом, что позвонил Питеру Гранту и, задыхаясь, заклинал