общественных деятелей, то они старались играть крупные роли, пытались дать понять, что они являются создателями и вдохновителями армии, перебивали друг у друга министерские портфели (я уже говорил о том, как присяжный поверенный Иванов просил меня поддержать его кандидатуру на пост премьер-министра) и только вносили рознь в армию. В несчастье, случившемся с Северо-Западной армией, мы, русские, должны прежде всего обвинить самих себя: вместо того чтобы дружно сплотиться для борьбы с большевизмом, представители интеллигенции и буржуазии, способные работать и приносить пользу, разбились на группы и занялись партийными спорами, желая восстановить родину именно по своей программе и тем только ослабляя общие, необходимые для борьбы силы. Совершенно необъяснимо было нежелание Главнокомандующего и его штаба допустить в армию некоторых офицеров, желавших работать для освобождения родины, причем как мотив выдвигалось обвинение их в немецкой ориентации, а это лишало армию весьма ценного элемента. Большинство бежавших из-под большевистского ига думали только об устройстве своего личного благосостояния и яростными партийными выступлениями за границей думали оправдать свое нежелание принять участие в непосредственной борьбе с большевиками, охотно предоставляя эту честь горсти смелых и действительно любящих свою родину людей. Партийные споры результатов никаких не дали, а честных борцов на фронте погибло из-за них немало. Читающему эти строки я поставлю один вопрос: что важнее – родина или партия?

2. Отношение к армии эстонцев. Меморандум эстонского правительства Верховному совету от 16 декабря 1919 года не нуждается в комментариях и служит лучшим материалом для оценки отношения эстонцев к нашей армии. Каждому бывшему в Северо-Западной армии и видевшему освобождение Эстонии от большевиков достаточно прочесть его, чтобы убедиться, насколько изложение фактов в этом меморандуме не соответствует действительности. Я уже говорил о стремлении эстонцев создать рознь в рядах Северо-Западной армии. У Северного корпуса, участвовавшего в освобождении Эстонии от большевиков и имевшего, как и впоследствии Северо-Западная армия, единственную цель – борьбу с большевизмом, не было абсолютно никаких агрессивных намерений по отношению к Эстонии. Лучшие представители эстонского народа, как, например, Главнокомандующий генерал Лайдонер, знали это, ценили наше отношение к их стране и охотно поддерживали Северо-Западную армию в ее тяжелой борьбе; но часть эстонского народа, его правительство и пресса, несмотря на полную лояльность армии и все мои заверения, упорно относились к нам с недоверием, видя в усилении нашей армии угрозу самостоятельности Эстонии. Надо отдать справедливость большевикам, что пропаганда их в Эстонии была поставлена хорошо; большевистские тенденции и в рабочих и в армии не ослабевали, и, само собой разумеется, большевистски настроенные элементы являлись злейшими нашими врагами. Зависимость наша от них была велика, так как тыл наш был в Эстонии, что и дало возможность недоверчиво к нам относившимся элементам создать на нашем левом фланге ингерманландский вопрос, на правом – Балаховича с его партизанами и сепаратистскими стремлениями, а в тылу – успех и политическое значение присяжного поверенного Иванова и компании. О вреде, принесенном армии этими явлениями, и о мерах борьбы, которые я вынужден был принимать против них, я уже говорил подробно выше. Говорил я и о том, что особенно возросло недоверие к нам эстонцев после неудачного прилета на аэроплане сенатора Нейдгардта и после еще более неудачного выступления Бермондта. О том, какой вред принесло белому делу поведение эстонских частей, работавших вместе с Балаховичем у Пскова, я тоже уже говорил подробно. Конечно, если бы эстонский народ и его правительство оценили услугу, оказанную Эстонии Северо-Западной армией, и поняли необходимость общей дружной борьбы с большевиками, – вся история наступления на Петроград была бы другая, особенно при условии выступления Финляндии. Характерна та быстрота, с которой Эстонская армия переменила свое отношение к нам, как только начала сказываться наша неудача: те же полки, которые только что сражались бок о бок с нами под Красной Горкой, стали грабить наши обозы и разоружать отходящие части. Что же касается моих личных отношений с генералом Лайдонером, то они всегда были самые лучшие, и назначение мое было сделано им как Главнокомандующим, причем он определенно мне говорил, что доверяет армии в моем лице в том, что она ничего не предпримет против Эстонии. Поддержка ингерманландцев адмиралом Нитка, стремление некоторых членов эстонского правительства создать из Ингерманландии буферное государство между Эстонией и Россией, снятие, по приказанию эстонского командования, Андреевского флага с Чудской флотилии, перешедшей на нашу сторону, и избиение в тылу наших офицеров и солдат эстонскими солдатами произвело самое грустное впечатление на армию. Весьма возможно, что вследствие этого некоторые герои тыла в частных разговорах грозили, что Северо-Западная армия, после взятия Петрограда, повернет штыки против Эстонии, но командование этого не только никогда не говорило, но и не думало.

3. Отношение представителей Англии. После удачного расширения в мае месяце плацдарма Северного корпуса мне впервые пришлось познакомиться с различными иностранными миссиями, которые в большом количестве начали прибывать на наш фронт, желая ознакомиться с общим положением. Я старался поддерживать с ними наилучшие отношения и полнее посвящать их в наше положение и нужды. По-видимому, миссии эти нашли положение корпуса настолько упрочившимся, что сочли возможным оказание ему фактической помощи. Как раз в то время, когда эстонцы перестали выдавать нам все виды довольствия, прибыли к нам два американских представителя и после переговоров с нами заявили, что американское продовольствие для армии прибудет такого-то числа; обещание это было выполнено с поразительной точностью. Точно так же обещали свою помощь и английские представители и даже назначили числа прихода пароходов, но, к сожалению, ни одно из их обещаний не было выполнено в указанный срок. Только после сдачи Ямбурга, в начале августа, то есть с опозданием почти на два месяца, прибыл первый пароход, причем прибывшие танки оказались не в порядке, огромное количество орудий пришло без замков, комплекты обмундирования неполные и разрозненные. Еще в мае, при первом расширении плацдарма, нежелание английского флота вступить в связь с армией сыграло пагубную роль. Покажись только английская эскадра, когда Красная Горка была в наших руках и три форта Кронштадта и часть большевистского флота готовились к сдаче, – участь Кронштадта была бы решена тогда же. 15 сентября англичане потребовали перехода в наступление, обещая, что одновременно с нами перейдут в наступление и армии вновь образованных республик; на самом же деле, когда мы в южном секторе, в районе Гдова, отбросили большевиков за реку Желчу, – никто не двинулся с места. При втором наступлении нашем я также никак не мог добиться связи с английским флотом, несмотря на все старания мои и полковника английской службы Шербрука. Флот этот