Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Дело говорят, – кивнул чернявый. Потёр рукой глаза, поправил саблю. – Видели мы их. Что правда, то правда – совсем озверели.
– Вот и я о том же! – взмахнул рукой кабатчик. – Ночами из дому не выйдешь – боязно. Вот у меня, к примеру взять, недавно пёс в хозяйстве был! Ох и пёс был, доложу я вам! Умный – страсть, не поверите! Да только молодой ещё, горячий, двух лет не было, вот и сбежал к этим, в стаю. Даст Бог, не пропадёт, вернётся к лету. Вы, может, видели его – такой весь белый, словно снег. Тут где-то должен бегать.
Парнишка, что был младше всех, глотнул из кружки, сморщился и опустил её на стол. Кабатчик усмехнулся понимающе. Известное дело – пиво по первому разу никому не нравится.
Чернявый покосился на хозяина и тоже усмехнулся за компанию.
– А как же! Видели, – ответил он.
А рыжий вдруг добавил:
– Он не вернётся.
Оправа: Говорящий
8
В маленьких глазах медведя явственно читалось удивление.
«Я думал, ты убил его».
– Кого? Дьёрдя?
«Да. Это выглядит так, будто ты дал ему жизнь взаймы».
– Он с лихвой вернул мне долг, – ответил Жуга, вновь развязывая мешок. – Спас жизнь и мне и Зимородку. А ещё учил меня сражаться на саблях. Я расстался с ним в Маргене – он собирался наняться к кому-нибудь в охрану. Больше я о нём не слыхал.
Медведь сосредоточенно обнюхал протянутый травником берестяной короб, запустил в него лапу, выволок сочащийся мёдом кусок и принялся его жевать вместе с сотами. Проглотил и вытащил ещё. Довольно урча, облизал широченную лапу.
«Ах-р… Удружил. Славный медок».
Травник усмехнулся:
– Из-за этого самого мёда я однажды попал в такую переделку!..
Взгляд зверя вновь скользнул по травнику и задержался на мече.
«Твой меч… Откуда он взялся? Ты не рассказывал, откуда он у тебя».
– Это было в городе, перед войной. Я не думал… не хотел, – сказал Жуга и опустил глаза. – Так получилось.
«Тоже попал в переделку, как с мёдом?»
– Да. И эти две вещи чуть меня не погубили.
Прах и пепел
– Дурная пора. Чего? А, злобно! Ну, дык… А как ещё назвать весну, нагрянувшую в город? Вот то-то… Это, наверное, где-нибудь в лесу или в полях весенняя пора – сплошное любование, там, ручьи, проталинки и птичьи голоса, ну просто рай земной, ни больше ни меньше, а здесь весна – просто бедствие. А снег! Какой у вас тут снег? Лишь только оттепель наступает, всё дерьмо, что вылили из окон и дверей, течёт под солнцем, вонь – хоть на крышу лезь, до первых гроз не продохнёшь. Да и с крыш тоже валится – вон, к примеру взять, меня вчера едва сосулькой не убило! Чего? Дождик? На хрена мне сдался этот дождик, господи прости – одна лишь сырость от него, а проку никакого. Ну а дороги? Это тоже дождик?! Всяк город хвалится, что все пути ведут к нему, и всяк старается от этого отречься, когда распутица приходит. Распутица, она и впрямь как девка – вредная, распутная и никому проходу не даёт. Пешком не всякий проберётся, чего уж о подводах говорить! Я ж говорю – дурная пора. Обозы вязнут, старые запасы подъели, вот и сидите на бобах… Дороги, ха! Кисель! Недавно видел – лошадь чуть в грязи не утонула… вместе с всадником. Вот те и «да ну»! Сам ты трепло. Че-го? А ну, убери руки. Ах, ты так, значит? Получи! Что, и тебе тоже? Ну, подходи по одному! А-аа!!! Не трожь мешок, скотина! Зашибу!
Загрохотали, падая, столы, и шум безумной потасовки вырвался на улицу в раскрытое окно, как из бочонка – пенная струя. Кто из прохожих был поблизости, шарахнулись прочь, а через миг обшарпанная дверь корчмы под Жёлтым Колесом распахнулась, и грузное тело вылетело вон. Проехалось на животе, взрывая носом уличную грязь, попыталось встать, но тут большой увесистый мешок, который вышвырнули следом, настиг его и повалил обратно. Корчма грохнула, засвистела, заулюлюкала, кто-то плюнул, кто-то погрозил кулаком, и подгулявшая компания отправилась обратно пьянствовать.
Упавший в грязь поднялся, сел, ругаясь и отплёвываясь, и подтащил к себе мешок. Огляделся. Прохожие отворачивались и прятали улыбки, проходили мимо по своим делам, и лишь один, худой и рыжий, с посохом, остался стоять, глядя на него слегка насмешливо и с укоризной. Посох был берёзовый, недавно срубленный, белёсая кора ещё кудрявилась тонкими плёночками.
– Что, схлопотал? – спросил он беззлобно и усмехнулся, протягивая руку. – Вставай, а то застудишься.
– Тебе что за дело… – буркнул тот, поднялся на ноги, с кряхтением потёр отбитые бока, икнул и выругался. Его изрядно шатало, мешок в руках тянул в сторону. Не замечая протянутой руки, он привалился к стене и мутным взглядом смерил пришлеца:
– Ты кто т-такой?
– Да проходил вот мимо, гляжу: летит. Ты как? Башка цела?
– Не твоё дело… А вот раз ты такой сердобольный, угостил бы меня пивом, а то сегодня я уже не при деньгах.
– Ну, ты, братец, совсем обнаглел, – усмехнулся странник. – А ну как не угощу?
– А нет, так и хрен с тобой, – ответил тот. – Мне всё равно сегодня помирать.
– Что? – Странник поднял бровь. – С чего ты это взял?
– С того… Ну как, поставишь пива?
Рыжий помолчал, затем кивнул на дверь:
– Войдём.
* * *
Тревожно было в городах, тревожно в сёлах. Худые вести доходили с окраин. С юга шла война – в который раз, не сосчитать, отряды оттоманских турок, порезав на горах заставы сербов-граничар, не повернули, удовлетворясь награбленным, а двинулись походом на Валахию и Дакию, и дальше, куда Аллах поведёт. А тут ещё откуда ни возьмись вдруг выползла холера, поганая сестра весеннего ненастья, выползла и гуляла в городе около месяца, терзая жителей от мала до велика без разбору, в кровь выгрызая потроха мучительным поносом. Шумели люди в кабаках, ругались, пили, думали, что делать, иногда дрались, малейшая ссора, спор, острота, маленький должок – всё вызывало гнев. Немудрено, что незадачливый любитель полётов на пьяную голову счёл за лучшее смолчать, когда опять зашёл в корчму. И всё ж его заметили – ещё бы не заметить! – разило от него, как от козла. Компания за столом в углу притихла, мрачно наблюдая, как двое отыскали свободный стол под лестницей и заказали пива.
– Есть хочешь? – Рыжий странник скинул с плеч мешок. Пристроил рядышком на лавке посох.
– А…