С любовью во взоре Ретт не сводил с нее глаз. Он сказал сестре:

— Пойдем добавим капельку рождественского веселья? Комнату бабушки Фишер превратили в бар.

На креслах Морриса[65]в эркере сидели офицеры-янки. Брат и сестра Батлеры уселись на диван перед уютно потрескивающим камином. В комнату влетел Джейми Фишер.

— Ретт, я был на рынке, когда ты приехал… Счастливого Рождества! И тебе счастливого Рождества, Розмари.

— Джейми, ты здесь здорово потрудился.

— Мы еще планируем открыть кухню, будем предлагать обеды. Столовая в доме гигантских размеров, а в городе, Бог свидетель, полным-полно безработных поваров.

Как странно, думала Розмари, пройдя столько испытаний, Джейми Фишер сохранил удивительную невинность.

А казалось бы, кто потерял больше, чем он?

Джейми предложил:

— Попробуете гоголь-моголь с ромом? Я сам приготовил.

Налив им по полной кружке пенного напитка, Джейми, извинившись, вышел.

В дверях показалась одна из дам-янки.

— Мадам, простите, что беспокою… Ваша пожилая спутница…

— Наша мать. И что такое?

— Вне сомнения, Откровения Иоанна Богослова — весьма благочестивый текст, но… — Женщина вздохнула с мученическим видом.

— Мадам, — перешел Ретт на поучительный тон, — Откровения — книга священная. Многие грешники спаслись благодаря ее текстам.

— Ваша мать…

Розмари понимающе улыбнулась.

— Требует повышенного внимания, знаю. Но хотя взрослым с мамой иногда бывает… трудно, дети видят ее золотое сердце.

Женщина оставила всякие недомолвки:

— Мы, в Коннектикуте, не используем Откровения вместо соски.

Она решительно вышла, и вскоре донесся возглас ее дочери:

— Мамочка, мне же было интересно!

Ретт покачал головой.

— Бедная наша матушка.

— Она счастлива, Ретт. Может, в жизни есть и иные вещи, кроме счастья, но в ее возрасте вряд ли стоит желать лучшего.

В камине прогорело и обрушилось бревнышко, взметнулся вихрь искр, вылетевших в каминную трубу.

— Наверное, — кивнул Ретт, — Помнишь, как я в первый раз пришел сюда?

— Никогда не забуду. Сколько мне тогда было — шесть или семь? — Розмари взяла брата за руку, — Ты все еще любишь меня?

— Больше жизни.

Офицеры-янки допили свои бокалы и вышли.

Ретт заговорил серьезнее:

— Мои вашингтонские друзья говорят, что президент Грант больше не намерен терпеть Клан. Розмари, действия Эндрю слишком на виду.

— Мы с Эндрю об этом не говорим, — промолвила она, поставив кружку на стол, — Мы вообще с ним не разговариваем.

— Прошу, предупреди своего мужа. Янки хотят кого-нибудь повесить.

— Эндрю меня не послушает, Ретт. Сомневаюсь, что он вообще слышит мои слова, — сказала она и зябко потерла руки, — Не знаю, что Эндрю вообще теперь слышит.

Из гостиной доносились веселые голоса детей.

— А твоя Скарлетт? Как она поживает?

— Моя жена здорова.

— И…

— Боюсь, продолжить нечем. — Ретт выпил гоголь-моголь, и пена осела у него на усах. На мгновение сильный брат Розмари превратился в клоуна с грустными темными глазами, — Лишь ее я всегда желал, кроме нее никого не хочу и сейчас, — Он отер пену платком, — Странно, как все оборачивается… Я привез деревянную лошадку-качалку для Луи Валентина.

— Он будет счастлив.

Розмари немного помедлила.

— «Хейнз и сын»…

— Обанкротилась. Знаю, — Ретт снова взял ее за руку. Эндрю растратил наследство Джона Хейнза на Клан. Хорошо, что дом на твое имя. Не беспокойся, Розмари, я всегда буду заботиться о тебе, Луи Валентине и матери.

Розмари откинулась на спинку дивана, щеки ее чуть разрумянились от тепла очага. Как же она устала. Хотелось закрыть глаза и уснуть.

— Благодарю за заботу, дорогой брат, но кое-что я должна сделать сама.

Всю ночь шел дождь, ледяной зимний дождь. Заслышав шаги Эндрю у двери, она отставила в сторону корзину со швейными принадлежностями и вышла в прихожую. Эндрю уставился на жену.

— Добрый вечер, дорогой муж, — спокойно сказала Розмари, — Где ты был?

Эндрю закрыл дверь и стряхнул с плеч клеенчатый дождевик. Рубашка совсем промокла.

— Ты не захочешь узнать.

— Нет, муж мой, я хочу узнать, где ты был.

Он чуть наклонил голову, словно узрев некую диковину: танцующую кошку или говорящую собаку.

— Ездил по делам.

— Какие у тебя дела, муж мой? Банк лишил нас права выкупа заложенного имущества фирмы «Хейнз и сын».

Сердито тряхнув головой, Эндрю завел привычную инвективу:

— Ты же знаешь, что законодательное собрание Южной Каролины — змеиная яма пособников, саквояжников и ниггеров. Не они наше правительство!

— Значит, ты наше правительство, муж мой? Творишь под покровом ночи то, чего честные люди не делают при свете дня?

Когда он схватил ее за руку, она охнула.

— Какие «честные люди»?

Голос Эндрю испугал Розмари. Именно таким голосом муж говорил у костров, возле которых перепуганные люди ждали, когда их убьют. Такой голос уничтожал надежды женщин и насмехался над мольбами детей.

— Эндрю, куда ты пропал? — прошептала она.

— Жена, я не переменился. Как раз другие изменили себе, а я остался прежним.

— Ты делаешь мне больно.

Так же резко, как схватил, Эндрю отпустил ее. Потерев руку, она взяла со стола сверток и сунула ему.

— Вот, принесли утром, муж. Там записка.

Глянув на записку, он сказал:

— Патриотические леди-южанки шьют нам балахоны.

Что с того?

— Патриотические?

— Если мы не станем защищать наших женщин, то кто?

Розмари нахмурилась.

— Как ты защищаешь нас, Эндрю? От какой угрозы ты нас защищаешь?

— Надо же, кто-то хотел похвастать, что ему сшили балахон «на заказ»! — Смех Эндрю прозвучал резко и отрывисто, словно он три раза гавкнул, — Неужели ты думаешь, что мне такие вещи доставляют удовольствие? Неужели ты думаешь, у меня нет сердца? Жена, я выполняю свой долг.