Экспорт из Восточной Африки был разнообразен, но состоял главным образом из природных ресурсов, в основном золота, мангрового дерева, черепашьих панцирей и слоновой кости. Первые достоверные сведения об импорте относятся к IX веку, когда в грузовых декларациях мусульманских и индийских торговцев появляются китайская керамика[726] и стекло. Поскольку они долговечнее органических материалов, их распространение во времени и пространстве проследить легче; отчасти поэтому история Восточной Африки в тот период обретает более четкие очертания. Однако у индоокеанской торговли был и другой основной товар: чернокожие невольники. В VII веке в Ираке было уже довольно рабов, чтобы поднять восстание; в IX веке этот промысел приобретает еще больший размах. Между 850 и 1000 годом н. э. работорговцы вывезли с Африканского Рога, который теперь назывался Невольничьим мысом, примерно 2,5 миллиона негров.[727] Еще десять миллионов добавились к этому числу до 1900 года. Индоокеанская невольничья торговля привлекает менее пристальное внимание, чем Атлантическая, отчасти из-за недостатка письменных документов, а отчасти — из-за иного отношения к рабам и работорговле в Азии. В отличие от европейских обществ, мусульманский мир предоставлял рабам широкие права: они могли занимать высокие должности, зарабатывать деньги и даже владеть собственностью, оставаясь при этом собственностью хозяев. Они могли выкупиться на свободу и жениться на рабынях или свободных. По крайней мере поначалу расовые предрассудки, связанные с рабством, были в исламском мире не так сильны, как в других странах. Ислам запрещал обращать в рабство мусульман и зиммиев — «людей писания», как называли христиан, иудеев и зороастрийцев. Тем не менее чернокожих мусульман обращали в рабство, на что сетовали африканские правители и мусульманские юристы, в точности как африканские христиане позже сетовали на обращение с ними христиан-европейцев.

Практически не сохранилось документов о восточноафриканской работорговле, но мы знаем о нескольких невольниках, достигших высот власти: один из них правил Египтом, сперва как регент, затем единолично, — и историки оставили записи о незапланированных последствиях работорговли, таких как восстание зинджей. Уникальные сведения об этом промысле содержит история о безымянном африканском правителе и оманском купце Исмаиле ибн Ибрагиме ибн Мирдасе. В 922 году Исмаил направлялся на остров Пемба, но вынужден был отклониться к югу. Он и его команда высадились возле Софалы и вступили в обмен с местными жителями, «очень выгодный для нас,[728] без всяких помех и пошлин», что было обычным и для остального индоокеанского мира. Когда мена была закончена, местный царь поднялся на корабль, дабы проститься с торговцами. «Увидев его здесь, — вспоминал Исмаил, — я сказал себе: на оманском базаре за этого молодого царя точно можно выручить тридцать динаров, а за его семерых спутников — по шестьдесят за каждого. Одни их одежды стоят на меньше двадцати динаров. Так или иначе, это даст нам прибыль по меньшей мере три тысячи дирхемов, и без всяких хлопот».[729] Так что он отправил царя и его свиту к тем двумстам рабам, что уже находились на борту, и отплыл домой. Царя продали в Омане, на чем история и закончилась бы, если бы спустя несколько лет Исмаил не высадился вновь неподалеку от Софалы и не встретился лицом к лицу с бывшим пленником. Пересказывая свои приключения насмерть перепуганному оманцу, безымянный король сообщил, что, став рабом, жил в Басре и Багдаде, где принял ислам. Он бежал от хозяина, присоединившись к паломникам, которые направлялись в Мекку, а оттуда добрался до Каира. Мечтая попасть домой, беглец поднялся на судне вверх по Нилу, проделал путь до побережья и сел на корабль, который доставил его на родину. Подданные, не зная ничего о судьбе своего правителя, так и не выбрали ему преемника, так что он вновь занял трон. «Мои люди, слушая мой рассказ, и дивились, и радовались». Затем царь сообщил Исмаилу: «Как и я, они приняли ислам… И я прощаю тебя лишь потому, что ты стал причиной моего обращения в истинную веру». Прощаясь с Исмаилом, царь попросил: «Скажи мусульманам, что здесь их примут как братьев такие же мусульмане, как они. А вот провожать тебя на корабль я не стану, у меня есть на то причина». Царь и впрямь глубоко чтил новую веру, раз решил не мстить похитителю, однако предпоследняя фраза свидетельствует, что обращение его подданных в ислам имело практическую сторону: они зазывали единоверцев, примерно как современный магазин или ресторан, вешающий на двери табличку: «Здесь говорят по-арабски».

Историю Исмаила и африканского царя мы знаем из «Книги о чудесах Индии», удивительного собрания ста тридцати шести историй, записанных со слов друзей и знакомых персидским купцом по имени Бузург ибн Шахрияр. Бузург упоминает двадцать пять рассказчиков — им принадлежит половина историй, в том числе Исмаилу — шесть. Действие двадцати шести датируемых историй происходит[730] между 908 и 953 годом, самая древняя относится к правлению Гаруна аль-Рашида в IX веке. Некоторые описывают фантастические, сильно приукрашенные моряками события или чудеса в духе Синдбада-морехода или «Тысячи и одной ночи», но многие отражают обычные заботы купцов во все времена. Большинство рассказчиков было из Сухара, Сирафа или Басры, и хотя они излагают приключения в Восточной Африке, Джидде, Адене и Китае, в качестве цели плавания чаще всего указываются Индия или Шри-Ланка. По этой причине компиляция представляет собой бесценное зеркало средневековой арабской и персидской торговли в муссонных морях. Самые трезвые истории описывают удачливых и неудачливых мореходов, капитанов, шестым чувством угадывающих погоду, чудесные спасения после гибели корабля. В частности, Исмаил коротко рассказывает, как плыл с Малайского полуострова к Шихру на побережье Йемена и, отбившись от шестидесяти шести разбойничьих судов, проделал путь в три тысячи миль за сорок один день. Его груз стоил шестьсот тысяч дирхемов, не считая того, что султан Омана освободил от пошлины, и товаров, «которые удалось скрыть так, что их не обнаружили и не взыскали за них пошлину»[731] — иными словами, провезти контрабандой. Бузург никогда не морализирует, и эта бесстрастность лишь усиливает впечатление от его историй: о девушке, которую на глазах рассказчика изнасиловал матрос, пока все трое цеплялись в море за остатки разбитого корабля, об индусах-самоубийцах, которые нанимают людей их утопить, о рабах, которые, в отличие от безымянного африканского царя в рассказе Исмаила, перечисляются равнодушно — сто на этом корабле, двести на том. Однако сама будничность изложения увязывает истории с опытом слушателей — бывалых моряков, чуждых всякой сентиментальности.