Китае жив Мао или его ближайшие люди, между ними и нами ничего не изменится, потому что ни Мао, ни клевреты его не захотят «потерять лицо», признавая, что в той ссоре они больше нашего напортачили. Поэтому в их экономике проблемы будут неизбежно накапливаться точно так же, как и в нашей. Придет день, обязательно придет, когда нашим экономикам станет настолько невмоготу, что будут восстановлены старые связи. И я мечтаю о том, что в минуту, когда китайцы дозреют до понимания, что не мы идем к ним на поклон и не они идут к нам на поклон, в нашем руководстве будут достаточно мудрые люди, чтобы не упустить сей момент. Момент, когда можно и нужно будет провести «план Кагановича».

Леонид Ильич от моих слов надолго задумался, а потом будто про себя еле слышно сказал:

— Мао у нас девяносто третьего, так? Значит преемники у него примерно двадцать третьего… А шестьдесят им будет в восемьдесят третьем. Стало быть, их преемники придут к власти в девяностых, не раньше. Не доживу. Ей-богу — не доживу, не увижу.

Потом он будто встрепенулся и стал говорить. Он сказал, что ему кажется, что я умею хорошо объяснять людям, как все происходит на самом деле, а не как оно с виду кажется, и поэтому он хотел бы видеть меня профессором Высшей партийной школы для того, чтобы я смог передать мой опыт будущим поколениям советских коммунистов-политиков. Так я и стал учителем для нынешних секретарей и ответственных партработников. Вот какая удивительная история. А первыми меня с этим новым назначением поздравили моя племянница Маша и ее муж, старший сын моего свата Бори. Они были в курсе по долгу службы. Но это было потом.

Оглядываясь на свою жизнь, думаю, что эта история была по сути единственной, которая должна была для меня скверно кончиться, но похоже, что я потрафил в чем-то духам всех моих предков и они надо мной сжалились. Скорей всего, мне просто повезло, что меня арестовали в 1955-м и причиной ареста называлось мое нежелание покидать Порт-Артур. За такую провинность у нас не сажали. Парой лет позже, когда группа Маленкова и Молотова попыталась отстранить Хрущева от власти, с ними обошлись много жестче, а мелких сошек, вроде меня, втаптывали в те дни в грязь пачками. Но те пошли против самого кукурузника, и за это он с ними расправился, а в моем случае получалось, что я не хотел заниматься эвакуацией, обвинял Хрущева в том, что в разговорах с Мао был сильно не сдержан, но самое главное — из моих показаний следовало, что Никите Сергеевичу в нашем правительстве не было альтернативы. Разве что на его место вырос бы какой-нибудь другой украинец — как оно в итоге и вышло. Но в тот момент мои аргументы сам Хрущев и его люди стали использовать во внутрипартийной дискуссии, и со стороны стало выглядеть, будто я не выступил против Хрущева и его бездумной азиатской политики, а против китайцев с безумным Мао Цзэдуном и того, что они вместо благодарности нас из Порт-Артура попросту выгнали. Похоже, что эта версия польстила самолюбию Никиты Сергеевича, и хоть я ему, конечно, не глянулся, но по его распоряжению я был выпущен из заключения и даже не был выгнан из партии.

Как раз в эти дни я, находясь в бессрочном отпуске, встретился с моим сватом Борисом Башкуевым. Слово за слово — разговорились: выяснилось, что мы оба не знаем, что делать. Наш господин, наш Чингисхан, товарищ Сталин, умер, и многое потеряло свой смысл. Я не был в восторге от того, что творилось на железной дороге, сват ругался из-за хрущевских реформ в народном образовании. Он сказал, что был взят курс на все хорошее против всего плохого, отменены переходные экзамены между классами, отменены единицы нерадивым ученикам, а качество обучения, по причине расширения программы и снижения количества часов для основных дисциплин, катастрофически падает. А кому как не ему, директору первой школы Улан-Удэ и народному учителю СССР, было это не знать? В ответ я ему тоже на все, что случилось, пожаловался, и мы вместе решили выйти в отставку, так как жить, в сущности, нам стало незачем. На этом и можно было бы завершить этот рассказ, однако когда я пришел домой, то там меня ждал спецпакет, в котором говорилось, что, по решению партии и правительства я, как человек в нашем регионе сведущий, персона нон грата в Китае и «враг китайского народа» по определению самого Мао, самой жизнью определен к тому, чтобы стать инспектором от секретариата КПСС по сооружению оборонительных укреплений на восточной границе, правда, уже не против Японии, а против китайцев. К приказу была приписка самого Никиты Сергеевича, в которой он попросил меня известить об этом китайцев, чтобы те «просрались от радости».

Честно говоря, я отчаялся от того, что железную дорогу после ссоры с китайцами по решению кукурузника по факту загоняли в долги, а быть главным банкротом на Восточно-Сибирской дороге мне не хотелось. Однако строительство укреплений было мне близко и знакомо, опять же была некая обида на китайцев, которым мы много чего сделали, а они теперь называли меня «социал-империалистом» и «русским захватчиком». Так что долго я не раздумывал. Была лишь одна проблема — мы со сватом вдвоем уговаривались, что оба выйдем в отставку, а тут такой поворот. Пока я мялся и думал, как ему позвонить, объясниться, он мне сам позвонил. Позвонил и первым делом спросил, не подал ли я уже заявление об отставке. Я сказал, что тут есть одна закавыка, и сват этому обрадовался. Оказывается, стоило ему подать заявление в гороно о том, что он больше не желает работать директором школы и школьным учителем, ему тут же позвонил ученик из Сибирского отделения Академии Наук и сказал, что они хотели бы, чтобы сват возглавил кафедру в институте в Улан-Удэ и занял должность профессора. Мол, они давно уже хотели ему предложить, чтобы вес института от этого увеличился, но все думали, что он — Учитель, это его призвание, и подобное предложение неуместно. А как только он подал в отставку, ему сразу сделали интересное предложение, и сват загорелся возможностью интересной работы. Он говорил мне, что очень извиняется, но совершенно не представляет, что будет делать на пенсии, а тут есть возможность подумать, пописать на всякие темы статей, и у него уже есть задумки по этому поводу. Я лишь рассмеялся в ответ и признался,