Съев только половину своей пиццы, Густав отложил в сторону нож и вилку и заказал ещё одно пиво.

– Написал что-нибудь?

Мартин с набитым ртом покачал головой, а проглотив, сказал:

– Пока нет. А ты?

– Не-а. С тех пор, как мы вернулись, всё только хуже и хуже.

Начинался сезон смертной тоски, и никуда им от него не деться, пока Густава снова не разомкнёт. Мартин, видимо, не удержался от гримасы, потому что Густав спросил:

– Ты хочешь что-то сказать? – В голосе звучало явное раздражение.

– Нет, я просто подумал… так всегда бывает. Сначала всё хорошо, потом плохо. А потом всё снова хорошо. Но тебя охватывает паника, и кажется, что плохо будет вечно.

Густав тёр переносицу большим и указательным пальцами.

– Дело не только в этом.

– А в чём тогда?

– Ну… Просто у меня самого спад. Давай лучше сменим тему.

Вскоре пришло очередное письмо от Сесилии. Несколько дней оно пролежало рядом с пишущей машинкой.

– Что нового в Гётеборге? – спросил Густав, заметив конверт. – Всё равно это сложно – когда человек, с которым ты вместе, так далеко.

– Да, – ответил Мартин.

Когда Густав вышел в туалет, Мартин распечатал письмо и пробежал его глазами. И слава богу, потому что, вернувшись, Густав спросил, как там эссе о «Сердце тьмы»:

– Его напечатали?

– Э… да, напечатали.

– Круто!

– Да. Потрясающе.

– Поздравь от меня, когда будешь говорить с ней в следующий раз. Или я лучше сам позвоню. У тебя есть монеты?

Мартин наблюдал за ним из окна. Вот он вышел из парадной. Приблизился к таксофону на углу. Жестикулирует, плечи трясутся от смеха. Идёт назад.

Мартин заправил в машинку лист бумаги, но ни одного слова для ответа найти не смог.

На следующий день CSPPA или «Хезболла» взорвали бомбу в магазине «Тати» на их улице. Это случилось в среду, занятия в школах отменили. Семеро погибших. Рю де Ренн была забита скорыми и полицейскими машинами. Когда через несколько дней Мартин проходил мимо, на тротуаре по-прежнему лежали осколки стекла.

– «Тати» для тёток. Хорошо, что мы туда не ходим, – сказал Густав.

– Густав… – вздохнул Пер.

Мартин лежал в кровати и думал, когда он в следующий раз встретится с Дайаной Томас.

* * *

Потом их роман покажется ему более продолжительным и содержательным, чем на самом деле.

Мартин сможет перечислить все их свидания с точной датой и количеством проведённых вместе часов. Он будет помнить, сколько раз они ходили в ближайший бар на набережной канала Сен-Мартен (четыре). Сколько раз занимались любовью в её квартире в Бельвиле, в этом таинственном месте с полами в шахматную клетку и красными шалями, наброшенными на плафоны (пять). Он сможет шаг за шагом воспроизвести ход событий в тех случаях, когда она говорила, что всё кончено, но потом передумывала (таких случаев было два с половиной).

Она работала официанткой, но хотела заниматься литературой. Знакомый её знакомого имел какое-то отношение к какому-то издательству, куда её обещали устроить. Пока же она вкалывала в ресторане в шестнадцатом аррондисмане. Хорошие чаевые, но тоска смертная. Мартин представлял её в униформе – на работе она переодевалась – и в его воображении появлялось чёрное платье, белый передник и, наверное, шляпка. В остальное время Дайана чаще всего носила тот самый красный свитер, который был ей слегка коротковат, и когда она поднимала руки, можно было увидеть полоску живота. Белую, как сливки, кожу. Дайана не придавала одежде никакого значения, надевала то, что первым попадалось под руку. Чаще всего это были «ливайсы», раздражающе похожие на те, что носила Сесилия.

Поначалу думать о Дайане было приятно, но потом это превратилось в мучение. Он терял нить разговора. И смотрел на белый лист бумаги перед собой, пока сигаретный дым лениво поднимался к потолку. И он решил, что освободиться от этой одержимости Дайаной можно, только встретившись с ней. Всего один раз – и он выключит эту систему навсегда. Но он всегда попадал в один и тот же замкнутый круг: Она хочет увидеться? Она не хочет больше видеть его? Если да, то почему? Он сделал что-то не так? Как истолковать ту её фразу, тот взгляд?

Он погасил окурок и напечатал одно предложение. Ему хотелось, чтобы Йеспер и Летиция остались вместе, но для романиста это, видимо, был плохой выбор. Получится мелодрама. Он же не может писать о счастливой любви.

И Мартин оставлял попытки, надевал куртку и шёл бродить по городу.

У них не было ни одного свидания, когда они не занимались бы любовью.

В тот первый раз она привела его в свою однокомнатную квартиру в восточной части города, неподалёку от кладбища, на котором однажды они проведут несколько часов, разыскивая могилу Джима Моррисона. На самом деле, думал он, пока они трахались на кухонном столе, он предаёт Сесилию не сейчас, не в этот момент. (Хотя, если честно, в процессе Мартин ни о чем особенно не думал; это пришло позже, когда Дайана быстрым движением снова натянула свои пятьсот первые «ливайсы» и спросила, хочет ли он что-нибудь выпить, может, пива.) Он предал Сесилию, уже когда пошёл на встречу с Дайаной. Когда они сели в метро. Когда он поднимался вслед за ней по лестнице. А если копать совсем глубоко, то, может, предательство произошло ещё раньше? На вечеринке у Люсьена. Когда он протянул ей зажигалку и представился. Или позже, когда просунул руку ей под свитер и она улыбнулась.

На фоне всех этих предательств, и микроскопических, и более крупных, разве имеет значение собственно половой акт? Разве ущерб не нанесён до того? В морально-философском плане? Если бы он совершил все эти шаги, но в решающий момент, когда Дайана расстегнула джинсы, отступил, – это можно было бы считать смягчающим обстоятельством?

И поскольку они всё равно уже переспали, то можно с тем же успехом сделать это ещё раз.

Через пару недель она перестала отвечать на звонки. Он снова и снова набирал номер, но с тем же успехом сигналы можно было посылать в космос.

Аккурат когда он сидел и думал, не стоит ли написать письмо, явился Пер и предложил пойти выпить к одному из его приятелей по Сорбонне. Мартин отреагировал скептически, пока не узнал, о каком приятеле речь: приглашал тот самый самовлюблённый фотограф.

Они пошли втроём. Пер, получивший максимальный балл за сочинение, пытался приободрить Густава, но тот по-прежнему грустил. Мартин шёл на полметра позади них и почти ничего не