Потом она встала и ушла. Мартин смотрел ей в спину, пока она не скрылась в толпе.

И дрожащими руками закурил пятую.

* * *

Мартин не очень хотел отмечать свой день рождения, но Пер и Густав устроили в мансарде праздник. Нечто подобное Мартин и представлял, когда думал, что будет жить в Париже в статусе молодого амбициозного писателя. Комната была забита людьми, Мартин не знал и половины из них, под вибрирующие звуки нового переносного магнитофона Пера велись громкие разговоры как минимум на четырёх языках, и клубы дыма поднимались до самого потолка. Вино в неограниченном количестве. Мартин беседует со всеми, кто-то подливает шампанское ему в бокал. В мыслях он формулирует письмо Сесилии. Поскольку имелось всего три диска, Боуи и какой-то джаз, то весь вечер их ставили снова и снова. Пер оседлал любимого конька и исполнял на вечеринке роль фотографа – снимки я тебе покажу. Густав олицетворял собой идею «Художник в юности», только берета не хватало…

Потом все разошлись. Густав вырубился. Пер ушёл с Лиззи – на следующей неделе она собиралась вернуться в Англию. Мартин взялся наводить порядок: выбросил окурки, собрал пустые бутылки. А когда мансарда приобрела нормальный вид, наполнил бокал и сел в открытом окне, вытянув ноги на крышу. Кровля была ещё тёплой. Париж играл огнями.

До начала лета у него в распоряжении всё ещё оставалось время, но пик был пройден, и год быстро катился к концу. Он загибал пальцы – всего три месяца до декабря. Он, конечно, может задержаться и дольше, но тогда нужно искать работу. И что-то решать с Сесилией. Она могла бы переехать сюда. Они могли бы жить вместе в однокомнатной квартире с большими окнами. Зимой, наверное, будут сквозняки, и туалет, возможно, на лестнице, но зато богемная хозяйка, которую все называют «мадам», и горячие круассаны на завтрак. Хотя как он найдёт эту квартиру? Сколько она будет стоить? Сесилия вообще захочет уезжать? Он попытался вспомнить, на каком она курсе, но как это определить, если она учится параллельно на двух факультетах и на одном должна получить степень кандидата филологии, а на другом магистра политологии? Весной она писала диплом, он был по истории идей или немецкому? И что у неё с социологией? Она может уехать на семестр по обмену? Может, она тоже будет писать? Нет, зарабатывать этим Сесилия не захочет. Но, может, она захочет написать здесь магистерскую?

Если время и дальше будет так лететь, то скоро он кубарем покатится к тридцати. Пока этот возраст являл собой чисто теоретическую конструкцию, слегка напоминающую логические понятия из философии.

Он допил вино, хотя его уже немного подташнивало. На кровати под балдахином храпел Густав.

Мартин решил вернуться в Гётеборг с готовой рукописью. Он почти физически ощущал тяжесть книги, а перед его внутренним взором парило отпечатанное имя автора – МАРТИН БЕРГ. Но на письменном столе по-прежнему лежала огромная стопка исчёрканных шариковой ручкой листов, а заправленная в машинку страница под номером 105 начала потихоньку пылиться. Он снизил нагрузку с определённого количества слов до определённого количества часов, потому что важно ведь не то, сколько он написал, а качество написанного. Джеймс Джойс тоже писал не так уж много слов в день. Уильям Уоллес мог неделями мучиться над одной и той же страницей, прежде чем его удовлетворяло написанное. Хемингуэй переписывал первую главу «Фиесты»…

– Знаю, тридцать девять раз, – сказал Густав. – И в этом был смысл. Продолжай.

– Тебе не надо в музей или ещё куда?

– Может, попозже, я ещё не решил.

Он так и не встал, и сейчас, лёжа в кровати, писал так называемый ежемесячный отчёт матери – краткий и подкорректированный конспект их парижской жизни, в которой Мартину часто отводилась выдающаяся роль. Родители Густава считали Мартина типом, которому можно доверять, и верили, что он «хорошая компания», что, возможно, было правдой, но тем не менее, очень раздражало.

Мартин вернулся к пишущей машинке. Он зашёл так далеко, что дал женщине имя – Летиция, в честь старой песни Генсбура, – но контуры её так и оставались размытыми, особенно если сравнивать её с Йеспером. Йеспер, это утверждали и Густав, и Пер, получался достоверным. Он ожил. Но вот Летиция… Мартин вздохнул, затушил выкуренную наполовину сигарету и посмотрел на лист бумаги. Слова выглядели красиво. Выглядели как настоящий фрагмент романа. Он закурил новую сигарету и прищурился в дыму так, как делал фотограф, приятель Пера.

Ему нужно вдохновение, что-то, что его поведёт. Кто-то вроде той, в красном свитере. La Femme avec le Pull Rouge [119]. Она могла бы стать для него прообразом, Густав ведь тоже пишет, глядя на натурщиц. На самом деле ему нужно с ней встретиться, понаблюдать за ней более внимательно, зафиксировать все те мелкие детали, которые ему потом пригодятся. Попросту поймать суть. Материал. Материал, необходимый для книги. В этом нет ничего плохого. Любому писателю всегда нужен материал. А как его найти? Как найти материал, если сидишь за письменным столом в душной мансарде? Материал надо сначала собрать, потом переработать и воплотить в образах. Именно это и есть литературное творчество. Сбор, переработка.

Это была первая интересная идея, посетившая Мартина за последние дни, и он думал об этом постоянно.

– Ты куда? – крикнул Густав. – Можешь купить вина на обратном пути?

«Sur ma Remington portative j’ai écrit ton nom Laetitia» [120], – тихо бормотал он, спускаясь по лестнице на улицу с записной книжкой в кармане.

В последующие дни, шатаясь по Монпарнасу, Мартин смотрел на город новыми глазами. Осеннее солнце плавило улицы. Ветер раскачивал кроны платанов. Толпа казалась ему оживлённой. Он шёл в «Ротонду». В «Селект». В «Клозери де Лилас». Садился за столик и, полуприкрыв глаза, представлял, что переместился во времена Уоллеса, и в это даже можно было поверить, особенно сейчас, когда уехали американцы и вокруг звучала только французская речь. Её он нигде не видел, но велика ли была вероятность этой встречи? Он воссоздавал в тексте её образ. Нежные белые запястья. Тёмные волосы, падающие на плечи. Едва заметный кивок, с которым она разворачивала газету. Он воображал их первый разговор и записывал его для Йеспера и Летиции.

Она наклонила голову, обнажив ванильно-белый затылок. А потом посмотрела вверх: взгляд быстрый, мимолётный, манящий. Или ему показалось? В полумраке поблёскивал её красный свитер. «Я вас узнала, – произнесла она. – Вы обычно сидите в кафе у Вавин, верно?» И поскольку это действительно