было так, ему оставалось лишь признаться, что обычно он сидит именно там. Она рассказала, что несколько раз проходила мимо. Он польщён тем, что она его узнала, и не хотел притворяться. Нащупывая тему для разговора, схватился за первую: «Вы живёте где-то рядом?» – «Нет», – ответила она и улыбнулась.

В час ночи Пер осторожно заметил, что из-за стука пишущей машинки, ему трудно уснуть.

– Но у тебя, похоже, вдохновение. И это отлично, правда.

* * *

В сентябре пошла новая волна террористических атак. Бомбы взорвались в казино «Дефанс», в ресторане и ратуше. Опять «Хезболла» или кто там ещё. Несколько morts [121], много blessés [122]. Мартин листал «Монд» жирными от утреннего круассана пальцами. Установлена какая-то связь с каким-то ливанцем, сидевшим в тюрьме. Мартин пытался разобраться, потому что об этом можно будет поговорить с Летицией, если он когда-нибудь её встретит.

В дверях появился Густав с блоком «Голуаз» под мышкой.

– Опять что-то взорвали?

– Ресторан на Елисейских Полях.

– Хорошо, что мы туда не ходим. А то известное дело – пришёл и вляпался в какой-нибудь долбаный политический акт.

– Но зато для карьеры умереть молодым всегда хорошо, – сказал Мартин.

– Конечно. Но тогда лучше умереть, погрязнув в разврате. Как Джим Моррисон, или Дженис Джоплин, или Джексон Поллок, или… что-то у меня народ подбирается исключительно на «джи».

– Поллок вроде на машине разбился, – заметил Мартин.

– Да, но он был сильно поддатый. – Густав опустился на стул напротив. – Джими Хендрикс, Брайан Джонс. Чёрт, ты когда-нибудь обращал на это внимание – тут ни одного имени без «джи». Похоже, мы вышли на след. Джонс, Джим, Джими, Джоплин, Джексон. Конспирология?

– Думаю, в общем знаменателе наркотики.

– Точно. А что все делали до наркотиков?

– Болели сифилисом.

– Ну конечно. Сифилис. Ван Гог. Мунк. Ницше, – перечислил Мартин.

– Интересно, СПИД получит такой же культурный статус, как сифилис?

Густав вытащил из бумажного пакета последний круассан и ел его, разделяя на полоски.

– СПИД слишком страшный, – сказал Мартин. – Плюс от него умирают не художники, а геи.

– И Мишель Фуко.

– Фуко был геем.

– Тогда лучше сифилис, – сказал Густав. – Медленно подступающее безумие, взявшееся ниоткуда. Это что, изнанка гениальности? Икар, наказанный богами? Или ты просто неаккуратно трахнулся с провинциальной проституткой? – Мартин рассмеялся.

– Уж лучше так, чем если тебя взорвут, потому что кто-то разозлился из-за того, что кого-то посадили в тюрьму, – продолжил Густав. – Пока не было ни одного случая, чтобы погибшего в результате непонятного террористического акта признали великим художником.

– Разве только тебя прикончит RAF [123], – сказал Мартин. – Или умертвит лично Гудрун Энслин [124].

– От rive droite [125] лучше держаться подальше, – сказал Густав. – Не будем лишать себя шанса крякнуть каким-нибудь более художественным способом и стать недосягаемо великими после смерти. Хотя рискнуть всё-таки придётся. Приятель Пера с Республики снова устраивает вечеринку.

– Какой приятель?

– Тот, который думает, что он крутой. Фотограф. Если мы проберёмся туда под покровом ночи, то, возможно, уцелеем.

– Тот, у которого мы были весной?

– А мы не можем раздобыть где-нибудь эти лыжные маски, которые носят грабители?

– И ты ушёл раньше, потому что хотел попасть в какой-то клуб, который мы долго искали, а когда нашли, оказалось, что за вход надо заплатить уйму денег, и мы отправились пить виски домой, да?

– Таких вечеров было море. Это имеет какое-то значение? У приятеля Пера вечеринка. Единственная проблема, как я понимаю, заключается в том, чтобы добраться живыми на правый берег и обратно… может, такси?

Они отправились туда, и Мартин испытал облегчение, когда нигде не увидел брюнетки в красном свитере. Он запасся вином. Поболтал с приятелями Пера по Сорбонне. Он увлечённо рассказывал кому-то, что Фуко не дали место в докторантуре Уппсальского университета, потому что посчитали его слишком странным, когда вдруг заметил, что в комнату вошла она.

Ловушка захлопнулась, третий звонок прозвучал, на то была воля Вселенной, и вот уже Мартин подносит ей зажигалку и спрашивает, как её зовут, и это уже первые строки короткого и напряжённого рассказа, где главным разделительным знаком станет запятая, за которой последует многоточие. И вот Мартин Берг сидит на диване рядом с Дайаной Томас, и его рука лежит у неё на плече, а его левая нога прижата к её правой, и кто-то поднимает полароид, а Мартин поднимает свой бокал, щелчок, и всё уже необратимо.

III

ЖУРНАЛИСТ: Насколько автобиографичны тексты того периода?

МАРТИН БЕРГ [пьёт воду, слегка кашляет]: Насколько? В процентах?

ЖУРНАЛИСТ [взмах рукой]: В них есть автобиографическая составляющая?

* * *

Поскольку телефона у них не было, не было и безответных гудков, притягивающих тишину. Не было ожидания. Проснувшись утром после вечеринки и посмотрев на часы, Мартин понял, что с того момента, когда он, прислонившись к стене, обнимал тёплую талию Дайаны, прошло меньше двенадцати часов. Меньше двенадцати часов назад её тихий смех звучал совсем рядом с его ухом, хотя с тем же успехом это могло быть двенадцать лет назад. Телефонами они не обменялись. И никогда больше не увидятся. И хорошо, потому что тогда он сможет писать домой Сесилии с чистой совестью. (Во всяком случае, с меньшими угрызениями.) Не придётся недоговаривать и скрывать, как он уже себе представлял. Всё почти невинно.

Через несколько дней Мартин в недоумении смотрел на адресованное ему письмо с незнакомым почерком на конверте.

Внутри оказался полароидный снимок – он и брюнетка в красном свитере, и записка: дата, время и подпись «Дайана».

* * *

С их первого свидания он вернулся на следующий день в два часа дня. Дома никого не было. Он лёг в кровать и немедленно уснул.

Ближе к вечеру объявился Густав, шумел, звенел бутылками и наконец неоправданно громко хлопнул дверью. Мартин растерянно моргал. Обессиленное тело болело, как будто он бежал Гётеборский полумарафон, после чего отрывался на вечеринке.

– Где ты был вчера? – спросил Густав, не глядя на него.

– Вырубился на диване у Пауля и немца.

Густав кивнул, на лице вспыхнула подозрительная улыбка.

– С перепоя?

– Причём дикого.

– Пойдём есть пиццу?

– Bien sûr [126].

В последний месяц Густав сбросил килограммы, набранные летом. Ноги – спички в чёрных джинсах. Старая тельняшка болтается на груди. Джинсовая куртка явно велика. Вместо соломенной шляпы фуражка. Вместо сандалий разваливающиеся баскетбольные кроссовки. Пожилые дамы смотрели ему вслед с осуждением, а Мартин почему-то чувствовал, что критика направлена в его адрес, потому что он недостаточно заботится о своём друге. Хотя вряд ли Мартин был виноват в