перемещая длинной палкой головешки. Костёр то разгорается, то затихает до высыхания очередной порции дров. Красно-жёлтые струйки огня сначала нехотя облизывают дерево, появляется белый дым — признак сильного разогрева влажной доски, — а затем огонь наступает и властвует до тех пор, пока доска не обугливается, постепенно чернеет, трескается и превращается в яркокрасные угли.

Старик с открытыми глазами сидит у костра и зорко следит за огнём. Как только пламя угасает, разделавшись с очередной жертвой, он подбрасывает новую порцию. Через несколько минут костёр оживает, пламя разгорается и сполохами огня освещает небритого, кирпичную стену старого дома и кромешную темноту вокруг, и кажется, что там нет никого и ничего, только это небольшое пространство и есть на всём белом свете.

— Я говорил ему: не годишься ты для свободной жизни. Говорил… — ворчит небритый, поправляя головешки в костре.

— А разве он будет слушать? — продолжает он, прикрывая ладонью глаза от сильного огня.

— Гудишь? — обращаясь к огню, хрипит небритый. — Гудишь, пока я здесь, а потом…

Он отворачивается от огня, прищурившись вглядывается в темноту и, как будто разговаривая с кем-то, произносит:

— Вернулся он. Наверное, вернулся… Точно вернулся. Он не такой как вы. Говорил же я ему, что он не годится для нашей жизни!

Небритый молчит и закрывает глаза. Свет от костра играет на его старом лице. Он просто сидит и думает о чём-то своём — может быть, об огне.

— А может, и не говорил, — шепчет небритый и на ощупь подбрасывает в огонь обрезок доски.

Подошёл автобус, ожидающие торопливо заполнили салон. Мякину повезло — ему досталось свободное место.

«Повезло мне! — подумал Мякин. — Мне теперь должно везти. Теперь я дома, и всё будет хорошо».