между верхним и нижним городом. Но поскольку танцульки — так эти события называли старики — среди молодёжи были весьма популярны и, как-никак, мало-мальски создавали, как выражалось местное начальство, территорию культурного общения, то субботние танцы проводились регулярно, особенно в зимнее время, когда у городской молодёжи свобода была ограничена холодной погодой.

И вот как-то раз решил дядька выпихнуть своего подопечного на танцы. Резон дядьки был понятен: пусть парень пообщается со сверстниками в непринуждённой обстановке. А парень после учёбы уединялся в каморке и с неохотой выходил из своего логова на люди. Дядька решил лично проводить его в клуб, то есть почти что насильно доставить парня на территорию культурного общения. Приоделись они во всё, для таких случаев, лучшее. Дядька даже достал из старого шкафа свой бостоновый костюм и галстук, который он надевал, наверное, на свадьбу, а парнишку облачили в выходную куртку и брюки, но без галстука, так как этот предмет мужского туалета в доме существовал в единственном экземпляре.

Танцульки были в самом разгаре. Усилитель гремел, быстрый фокстрот сменял танго, звучали популярные песни. Девчонки жались по краям, а парни щеголяли модными в то время клёшами, дефилировали вдоль стен, выбирая себе партнёрш. Дядька явно выделялся, как белая ворона, в старомодном костюме среди веселящейся молодёжи. Особо не соответствовали местной ауре его прямые, как столбы, брюки. Дядька к наблюдаемым модностям относился если не враждебно, то уж во всяком случае неодобрительно. Наверное, он редко выходил в люди и, увидев эдакую расклёшенность мужских брюк, вначале несколько изумился, даже приоткрыл рот от удивления, а затем насмешливое выражение ярко проявилось на его физиономии и дядьку разобрал нравственный порыв обличения неправильной моды. Он на пару минут подзабыл о своей миссии и о своём подопечном. Завидев парня с особо широкими штанинами, в складках которых для пущего воздействия на противоположный пол были обустроены маленькие лампочки, горящие разноцветными огоньками, дядька изрёк:

— Во, электричество в штанах!

Громкий возглас дядьки не остался без внимания — его язвительно-осуждающий тон произвёл на слушателя возбуждающее впечатление. А поскольку парень к тому же уже был несколько разогрет танцульками, присутствием девчонок и, видимо, непростыми напитками, которые по традиции некоторые ухажёры употребляли мало-помалу для куража, то его реакция на дядькины слова оказались весьма резкой.

— Ты, папаша, шёл бы отсюда пока цел! — ответил ухажёр дядьке и угрожающе остановился возле него.

А дядька и не думал убавлять градус воспитательной работы.

— Эко, парень! Грубишь! Электричество завёл в штанах — и думаешь, что умным стал?

Вскипел ухажёр — а как же: его супермодный аксессуар ни в грош не ставят! Ни слова не говоря, вдарил он дядьку кулаком в нос, повредил переносицу — и кровь потекла из дядьки. Инцидент произошёл так молниеносно, что ни дядька, ни его подопечный не успели должным образом отреагировать на хулигана, а тот, с электричеством в штанах, внезапно исчез — видимо, опасаясь общественного мнения.

Дядька стоял ошеломлённый, растерянный и, пытаясь остановить кровотечение, испачкал платок и галстук. Музыка звучала жизнерадостным вальсом, и практически никто, кроме Мяка, не обращал на дядьку внимания. А дядьку было жалко, и Мяк, не зная, как его успокоить, тихо сказал:

— Пойдёмте домой.

Потом, в угоду дядьке, Мяк регулярно посещал танцульки и выучился неплохо двигаться под музыку, но каждый раз, появляясь в клубе, он вспоминал растерянного дядьку с окровавленным носом. Ему и сейчас было жалко дядьку — тот всё-таки много хорошего сделал в жизни.

Мяк пригрелся у трубы. Глаза начали слипаться, потихоньку дремота одолела его, и тревожный сон сковал мякинский организм, и снилась ему какая-то чепуха, мелькали странные эпизоды и странные герои, и каждый раз в конце концов появлялось дядькино лицо с разбитым носом.

— Будешь учить? — услышал Мяк сквозь сон и открыл глаза.

Обстановка возле стола не изменилась, за исключением сервировки. Одна палка колбасы исчезла вместе с буханкой хлеба. Небритый внимательно смотрел на Мяка и ждал ответа, а Мяк, вспомнив о своих картонках, достал их из кармана и разместил на столе.

— Вот, — сказал он и кивнул в сторону своего рабочего инструмента. — Вот и вся учёба.

— Чего это? — недоверчиво спросил Нуда.

Мусьё взял со стола картонку и по складам прочёл:

— «Помогите бездомным».

Он усмехнулся и, положив картонку на место, заметил:

— Всё правильно. На всех нас будешь работать. Только Воньке и Профессору ничего не давай — у них есть дом.

— У всех есть дом, — прохрипел небритый и добавил: — У всех, даже когда кажется, что его нет.

Мусьё несогласно покачал головой, оглядел подвал, ещё раз покачал головой и изрёк:

— И это — дом? Нуда, это дом? А где хозяин? Ты, что ли, хозяин?

Нуда встрепенулся и забормотал:

— Я хозяин. А кто же ещё?

— Значит, мы гости? — спросил Мусьё.

Нуда задумался, искоса взглянул на небритого и, не зная, как ответить, вздохнул.

— Что пыхтишь? — оживился небритый. — Думаешь, если хозяин, то остальные так просто зашли, проведать камнетёсца?

— Я теперь не он, не этот — словорубщик, — ответил Нуда, размотал грязный бинт с пальца и торжественно объявил: — Вот и нет бюллетеня.

— Да-а… — продолжил небритый. — Теперь ты у нас будешь вокзальным. Там работа тонкая — не посрами либерторию!

Нуда подхватил картонку с надписью и приложил её к груди.

— Жертвуйте, граждане, кто сколько может на прокорм бездомных! — громко произнёс он и повертелся у стола, изображая человека в середине толпы.

— Видишь, Мяк, он уже тренируется, — прохрипел небритый. — Эдак распугает он твоих клиентов! Как думаешь: распугает?

Мяк пожал плечами, отломил кусок хлеба и понюхал его.

— На хлеб заработает, — ответил он.

— На хлеб заработает, — повторил небритый и хотел что-то добавить, но махнул рукой и замолк.

Глубокая ночь опустилась на либерторию. Нуда ещё раз осмотрел мякинские картонки, сложил их себе в куртку и сполз вниз на матрас. Мусьё потоптался возле стола, переложил колбасное изделие ближе к буханке хлеба, почесал взлохмаченный затылок и заявил:

— Буду спать.

Небритый сквозь щёлочки глаз наблюдал за происходящим и тихо прохрипел:

— Спокойной ночи, господа! Завтра уже наступило, а завтра — это значит, что не сегодня.

«Значит, что не сегодня», — подумал Мяк, а вслух произнёс:

— Завтра идём с Нудой на вокзал. Ты слышишь, на вокзал! — погромче добавил Мяк.

— Слышу, — тихо донеслось снизу из-под стола.

Либертория засыпала. Ночные звуки и шорохи не тревожили компанию — она привыкла к ним. Что-то грохнуло недалеко от выхода. Возможно, это порыв ветра сорвал старую железяку со стены, на которой ещё несколько лет тому назад были заметны номер дома и