название улицы, а теперь этот ржавый хлам годился всего лишь для того, чтобы сдать его в утиль, да и то весу в железяке этой было мало и судьба её была почти что окончательно решена. Ржаветь ей в битом кирпиче осталось всего года два-три.

А может быть, это какой-нибудь бродяга зацепился в темноте за гнилую деревяшку и с шумом распластался на потрескавшемся асфальте, крепко ругнулся, ощутив удар всем телом, и, продолжая проклинать невидимое препятствие, постарался встать на ноги.

Много чего происходило в либертории, только перемены её не трогали. Разрушалась она медленно и совсем незаметно, а если посещать её в тёмное время, то перемены можно было совсем не замечать, как не замечали этих перемен бродяги, забредающие сюда случайно, так и её постоянные обитатели.

— Что, передумал? — удивился дежурный, завидев Мяка у двери комнатушки.

— Замену привёл, — ответил Мяк.

— Да ну? — дежурный хмуро поздоровался и спросил: — Инвалида?

— Нет, другого, — ответил Мяк.

Дежурный остановился у двери и спросил:

— Как будет работать?

Мяк задумался и через несколько секунд спросил:

— Можете договориться без меня?

— Нет, — твёрдо заявил дежурный. — Научи его сам.

Он открыл дверь дежурки и молча скрылся за ней. Мяк вернулся в зал, забрал с собой Нуду и в закутке у старой лестницы долго объяснял ему, как надо работать и как общаться с дежурным. Через полчаса Нуда наконец-то смог в точности повторить сказанное.

«Прощай, вокзал», — подумал Мяк и оставил Нуду на своём месте. С чувством грусти и в то же время ожидания чего-то нового он покинул почти что родное место, в дальнем киоске купил корж и не торопясь, подгрызая жёсткую выпечку, двинулся в сторону мусорки.

Мусорка процветала — видимо, последний раз мусор вывозили отсюда давным-давно. Контейнеры полностью были завалены хламом, в котором что-либо разобрать было крайне трудно. Даже то место, где они с Мусьё оставили Злыку, было завалено разнообразной гадостью.

«Откуда это всё берётся? — подумал Мяк. — Ведь либертория почти безлюдна. Неужели…» — у него мелькнула мысль, что это чей-то чужой мусор, и тут же он услышал звук приближающейся машины.

Потрёпанная в трудах железяка, рыча двигателем, натужно пробуксовывала в снежной колее. Небольшой фургон остановился у помойки, из кабины выбралась невзрачная личность в затасканном комбинезоне, осмотрелась и открыла задние дверцы. Мяк подошёл поближе и из-за бака принялся наблюдать за дальнейшими событиями.

Личность с шумом выгрузила прямо на снег старые двери, несколько оконных рам с разбитыми стёклами и, отряхнув рабочие рукавицы, собралась закрыть дверцы фургона.

— Зачем вы это сделали? — громко спросил Мяк.

Невзрачная личность обернулась на незнакомый голос, прищурилась, пытаясь понять, что за деятель появился на мусорке и чего ему надо.

Мяк повторил вопрос:

— Вы… это… зачем мусор здесь выгрузили?

Личность вылупила глаза на Мяка и не мигая ответила невпопад:

— Выгрузились. А что?

— А то, что здесь нельзя! — строго ответил Мяк.

Личность, видимо, убедившись, что пристающий к нему деятель не начальник, отвернулась от Мяка и по-деловому занялась своей машиной, закрыла двери фургона, обошла машину и, подойдя к дверце кабины, изрекла:

— Ты что пристаёшь? Шёл бы ты, пока цел, — замёрзнешь, голытьба.

Мяк подумал, что следует на грубость как-то жёстко отреагировать, но слова почему-то не находились, и он просто стоял и смотрел на водителя.

— Что стоишь? Не понял, что я сказал?

Мяк усмехнулся и ответил:

— Вы больше никогда не будете здесь мусорить.

Он хотел прибавить какое-нибудь бранное слово, но запнулся и повторил:

— Никогда.

— Ты что сказал? — зло спросил водитель, открыл дверцы кабины и вытащил из-под сиденья какую-то железку. — Нука повтори! — прошипел он и угрожающе выставил железяку вперёд.

Мяк вспомнил дядьку с разбитым носом, и чувство страха проникло в его тело, руки как будто стали не свои, сердце на секунду замерло, а по спине пробежал лёгкий холодок. Мяк опустил голову, глаза его лихорадочно шарили по близлежащему мусорному хламу и машинально выхватили в кучке битого кирпича обрезок арматуры.

Когда арматурина оказалась у Мяка в руке, он заявил:

— Вы никогда здесь больше не появитесь.

Запал невзрачной личности исчез так же быстро, как и появился. Он ещё несколько секунд стоял у кабины, затем, озираясь по сторонам, вернул железяку на место, что-то пробурчал себе под нос и с несколько испуганным лицом занял своё место в кабине.

Двигатель завёлся не сразу — возраст машины не позволял ей мгновенно реагировать на желание человека. Через полминуты движок затарахтел и фургончик удалился из новых владений Мяка.

«Была бы у дядьки железяка — нос был бы цел, — подумал Мяк. — Но где же на танцульках найдёшь арматурину?»

Он не торопясь обошёл мусорку, внимательно осмотрел контейнеры и хаотичные кучки недалеко от них — оценил, так сказать, полезность мусорного хлама — и пришёл к выводу, что народ иногда выбрасывает весьма полезные вещи.

«Наверное, самое полезное привозят из-за пределов либертории», — подумал Мяк.

Местный мусор от родных жителей был мало интересен, и Мяк уже было пожалел, что прогнал невзрачную личность, но, подумав, решил, что если поток чужого мусора не регулировать, то со временем вся либертория покроется хламом и свободным, местным обитателям прибавится неудобств.

К вечеру, когда зимняя темнота опустилась на мусорку, у Мяка в холщовом мешке как-то само собой насобирались несколько полезностей. Он остался весьма доволен своим первым рабочим днём — мусорка обрадовала его изобилием, и поэтому существование на помойке ему теперь казалось не таким мрачным, как в самом начале. К ночи похолодало, изрядно подморозило, и Мяка это обстоятельство одновременно и озадачило, и обрадовало. На морозе работать было холодно — не то что на вокзале, — а с другой стороны, наконец-то пришла настоящая зима и, может быть, прекратится эта слякоть, которая испортила мякинский ботинок. Он вспомнил, что один ботинок они с Мусьё оставили продавщице, и подумал: «Надо бы попросить Мусьё забрать его — заплатили ведь за два».

Мяк подхватил мешок с полезными вещами и двинулся в сторону Нудиного подвала. Зимняя ночь была хороша. Звёздное небо с сияющим Млечным Путём здесь, в тёмной либертории, внушало великое чувство причастности к этому огромному миру и даже вызывало тихую радость оттого, что ты здесь, что ты есть и эта громадина, да нет, не громадина, а бесконечность зрит тебя, и ты — часть её.

— О! Мяк с мешком! — воскликнул Мусьё, когда Мяк вышел к свету фонаря. — Надыбал продуктов? — спросил он.

Мяк молча опустил мешок на бетонный пол и ответил:

— Презенты вам доставил.

— Кому? — переспросил Мусьё.

— Всем, — ответил Мяк и развернул мешок. Он вытащил