Когда мы, несколько человек, собравшихся «на Елену Матусовскую», вышли на улицу и, заметив, что она притихла, стали несколько фальшиво уверять ее в победе, она остановилась и задумчиво сказала: «Нет, в этом мальчике есть что-то настоящее, и стихи его лучше…» А потом началось уверенное и все ускоряющееся восхождение Юрия Полякова на литературный Олимп. Казалось, что кто-то подсадил его на счастливый эскалатор…»

Осенью 1978 года Юрий стал участником 4-го Московского совещания молодых писателей в Софрине. После постановления ЦК КПСС «Об улучшении работы с творческой молодежью» (октябрь 1976-го) в этой сфере произошли серьезные перемены: молодежь стали охотнее принимать в творческие союзы, открылись молодежные театры, вернисажи, стало больше выходить книг начинающих авторов, толстые журналы посвящали целые номера литературной смене. В том же ряду стояли и совещания, призванные выявить новые таланты. Юрий попал в семинар, который вели поэт Вадим Кузнецов, заведовавший редакцией поэзии издательства «Молодая гвардия», и поэтесса Римма Казакова, ценимая большим партийным начальством и вскоре занявшая должность рабочего секретаря СП СССР. Кстати, в 1990-е она в одночасье превратилась в одну из пламенных антисоветчиц.

«Мудрые организаторы не случайно объединили этих двух руководителей в одном семинаре, — вспоминает Поляков. — Кузнецов представлял партию литературных «почвенников». Казакова же, напротив, была выдвиженкой тогдашних либералов, которых окормлял заместитель заведующего отделом культуры ЦК КПСС Альберт Беляев. О том, что наши руководители представляют враждебные литературные станы, я и не подозревал, борьба шла где-то в горних высотах, шумела, как ветер, в вершинах и до нашего литературного подлеска не доходила, во всяком случае — до меня. Мне удалось понравиться обоим. Бородатый Вадим Кузнецов, похожий на враждебно настроенного к советской власти крестьянина-середняка, советовал мне больше думать о судьбах России. А Римма Казакова пожелала мне несчастной любви для большей лирической пронзительности. Когда я сдуру брякнул, что счастлив в браке, она глянула на меня с грустным недоумением. Осведомленный поэт Саша Щуплов после семинара обозвал меня идиотом, объяснив, что Римма, бросив мужа, совсем запуталась в своих странных отношениях с поэтессой Инной Кашежевой…»

По итогам совещания стихи Юрия публиковали «Студенческий меридиан», «Знамя», «День поэзии», «Литературная Россия»… Он стал постоянно выступать на самых престижных площадках — в Доме литераторов, в ЦДРИ… Прочитал стихи на радио в передаче «Рабочий полдень».

3 января 1979 года вышел в свет первый номер «Московского литератора». Вот как сам Поляков вспоминает об этом времени: «…Я стал работать корреспондентом в возрожденной газете «Московский литератор» под руководством одного из бывших «смогистов» Александра Юдахина, человека по-своему могучего, талантливого, но непредсказуемого и неуправляемого, как КамАЗ со сломанной рулевой тягой».

В первом номере две полосы из четырех были посвящены итогам софринского совещания. Из восьми опубликованных участников четверо: Евгений Юшин, Владимир Вишневский, Анатолий Пшеничный, Сергей Таек — стали профессиональными литераторами. Стихи Полякова в паре с Вадимом Рабиновичем, ныне жителем Германии, появились в шестом номере под рубрикой «Навстречу VII Всесоюзному совещанию молодых писателей».

«Помещения у редакции еще не было, и мы делали газету прямо в парткоме, на зеленом сукне стола заседаний. За дверью шумел переполненный писательский ресторан, доносились голоса, лязг сдвигаемых рюмок, просачивался запах жареной корейки. Ответственный секретарь Виктор Магидсон с железным строкомером колдовал над макетными полосами, что-то высчитывал и просил его в этот момент не отвлекать, даже если будет землетрясение. Потом я сокращал длинные «хвосты», неизвестно откуда взявшиеся. Иногда появлялся, дыша разнообразной закуской, Юдахин, спрашивал, как у нас дела, ругал за нерасторопность, потом, морща лоб, произносил таинственным голосом, точно мантру: «Запомните, ребята, мы с вами центристы!» И снова уходил в ресторан, налаживать связи с противоборствующими писательскими кланами».

Впрочем, нейтралитет на первой полосе шестого номера и закончился. На третьей начиналась знаменитая статья Феликса Кузнецова «Конфуз с «Метрополем»:

«Водевильная история эта с самого начала была замешена на лжи. Подходили к крупному или не очень крупному писателю и, отведя в сторону, спрашивали: «Нет ли у вас чего-нибудь такого, что когда-нибудь куда-нибудь не пошло?..» — «А зачем?» — «Да мы тут литературный сборник замышляем…»

Заботой о литературе объясняли эту затею ее организаторы (В. Аксенов, А. Битов, Ф. Искандер, В. Ерофеев, Е. Попов и др.) и секретариату Московской писательской организации, и всем остальным. «Основная задача нашей работы, — впоследствии объясняли они, — состоит в расширении творческих возможностей советской литературы, способствуя тем самым обогащению нашей культуры и укреплению ее авторитета как внутри страны, так и за рубежом». Ах, лукавцы!.. В действительности это сборник тенденциозно подобранных материалов и прежде всего предисловие к нему. Здесь нет и отзвука заботы о советской литературе, зато много неправды о ней… Особенности эти охарактеризованы так: «хроническая хвороба, которую можно определить как «боязнь литературы», «муторная инерция, которая вызывает состояние застойного, тихого перепуга» и как следствие — чуть ли не подпольное существование некоего «бездомного пласта литературы», «целого заповедного пласта отечественной словесности, обреченного на многолетние скитания и бездомность», который, как оказывается, и представляет этот альманах.

…Фактически перечеркивая всю современную советскую литературу, «Метрополь» заявляет, что вся советская литература находится в состоянии «тихого застойного перепуга». Но кто же из писателей находится в такого рода перепуге? Может быть, Айтматов, Симонов, Бондарев, Абрамов, Гранин, Распутин, Трифонов, Бакланов, Быков?.. И кто эти «бездомные скитальцы», казанские сироты советской литературы?.. Вполне преуспевающие наши писатели, включая Б. Ахмадулину и А. Вознесенского…»

Однако лукавцами, по мнению Полякова, были и те и другие.

«…В сейфе парткома хранилась огромная папка с ксерокопией «Метрополя». Ее разрешали читать лишь секретарям правления и партийному активу. Все читали и плевались, одни искренне, другие для вида. В основном тексты были по тем понятиям «непроходными». Например, дивная повесть Ф. Искандера «Маленький Наполеон большого секса» просто не вписывалась в тогдашние каноны изображения сталинской эпохи. Это как сегодня принести в журнал «Знамя» рассказ о постельных проблемах академика Сахарова и Елены Боннэр. Спустят с лестницы — и будут по-своему правы. Юз Алешковский, сочинявший, несмотря на солидный возраст, какую-то грязно-ребячливую чушь, уже уехал в Израиль, а значит, не мог быть опубликован по определению. Ахмадулина, по-моему, писала свою прозу про четырех собак в состоянии глубокого похмельного самонепонимания. «Молодые» Ерофеев и Попов в рассказах матерились с тем гордым азартом, какой бывает у шестиклассников, лишь недавно открывших для себя мир нецензурной брани. Я сам в ту пору уже набрасывал первые главы «Стадией до приказа» и вполне обходился без мата, хотя, согласитесь, при описании казарменной жизни это не так-то просто. Вполне укладывались в канон советской литературы стихи Вознесенского, но они к тому времени уже вошли в книжку, изданную «Советским писателем» и получившую Госпремию. Было ясно: ребята и не думают пробить в печать трудные тексты, а сознательно нарываются на скандал».