«…Национальный состав Московской писательской организации был весьма своеобразен, — вспоминает Поляков. — Евреи (по паспорту или по самоощущению) составляли там едва ли не большинство. Так повелось с тех лет, когда значительная часть русской творческой интеллигенции, не принявшей революции, оказалась перебита в годы Гражданской войны, попала в «лишенцы» (и их детей не принимали в вузы) или отправилась в добровольную и принудительную эмиграцию — на том же «философском пароходе». Ленин, кстати, неоднократно подчеркивал, что именно поддержка образованных евреев помогла неокрепшей советской власти преодолеть саботаж старорежимного управленческого аппарата. Новая власть в долгу не осталась. Известен случай, когда на политбюро рассматривался вопрос о работе Наркомпроса под руководством Литвинова, и вдруг выяснилось, что там служит всего один русский — и тот работает швейцаром. Конечно, это анекдот, но дыма без огня не бывает. Я сам, работая с периодикой 20-х годов во время сбора материалов для диплома о Брюсове, поражался обилию в газетах и журналах нерусских фамилий, хотя уже многие в ту пору предусмотрительно взяли псевдонимы: Кольцов, Багрицкий, Кирсанов, Каверин… Впрочем, ничего удивительного тут не было, так как евреи после русских и украинцев были самым многочисленным в СССР народом — до шести миллионов. Потом было всякое: и зачистка национально мыслящих русских деятелей, обвиненных в черносотенстве или даже фашизме, и «ленинградское дело», и борьба с космополитами. Однако к обилию евреев в творческой среде привыкли, считали это естественным, а в стране тем временем целенаправленно формировалось интернациональное единство, при котором было неприлично выяснять, кто есть кто по паспорту. Был бы человек хороший и полезный работник, что, в сущности, Правильно-

Интернациональное руководство КПСС озаботилось этой проблемой, когда начался массовый исход евреев на историческую родину. Надо признать: это сильно поколебало монолит советского общества, оставив в нем роковую трещину. Я помню, каким шоком для меня, старшеклассника, было известие, что наша учительница химии милейшая Елизавета Давыдовна уезжает с семьей из страны. Когда ее совестили на партийном собрании, обвиняя в неблагодарном отношении к родине, она сказала, что ее родина совсем в другом месте. Я не подвергаю сомнению желание евреев жить на земле предков, страстное чувство, которое они передавали, как факел, от поколения к поколению, через века рассеянья. Кто знает, родись я сам евреем, вполне возможно, тоже рвался бы на историческую родину и, получив отказ, тоже жутко обижался бы на советскую власть, за которую, не жалея ни себя, ни других, комиссарил мой репрессированный дедушка. Но там, наверху, решили, что я на земле полезнее буду в качестве русского писателя. Я ничего не подвергаю сомнениям, а просто пытаюсь объяснить, как все это воспринималось со стороны традиционным русским сознанием, теми, у кого проблем с выбором родины не существовало. А воспринималось это неоднозначно. К тому же большинство советских писателей, подчинившихся зову крови и получивших после долгих унижений разрешение на выезд, чаще всего задерживались в Вене, месте первой остановки репатриантов, и вливались в шумные ряды профессиональных и сочувствующих антисоветчиков. После нескольких громких отъездов власть озаботилась национальным перекосом в писательских рядах, и Феликс Кузнецов, возглавивший Московскую писательскую организацию после внезапной кончины поэта-фронтовика Михаила Луконина, получил на самом верху такое напутствие:

— Феликс Феодосьевич, по нашим данным, до семидесяти процентов столичных литераторов в той или иной степени связаны с еврейской проблемой. Это плохо, тем более что многие из пожилых писателей, в том числе члены партии, увы, верны троцкистским увлечениям своей молодости. А это источник нестабильности. Ваша задача…

— Борьба с сионистами?

— Никогда не употребляйте этого слова, ни устно, ни письменно! Сионисты за рубежом. У нас многонациональный советский народ. Но соотношение между евреями и прочими надо довести в организации хотя бы до паритета… Вы нас поняли?

Забегая вперед скажу, что Феликс Кузнецов поставленную задачу выполнил и даже перевыполнил. Вот почему моя анкетная национальность имела в 1978 году такое значение для начальства. Впрочем, сам Кузнецов много лет спустя в откровенном разговоре признался мне, что был против моей кандидатуры, долгое время считая меня глубоко законспирировавшимся евреем. Во-первых, настораживала амбивалентная фамилия. Его вторая жена Людмила Павловна в первом браке была замужем за критиком и литературоведом Марком Поляковым, уехавшим потом в Америку. Меня, кстати, нередко, глянув на мои инициалы «Ю. М.», принимали за его сына.

— А ваш папа еще не вернулся с конференции в Гамбурге?

— Он туда даже не уезжал!

Действительно, Поляковых среди евреев, а точнее, евреев среди Поляковых немало. Тут все объясняется нашей этнической историей. Русские Поляковы кучно встречаются в тех губерниях, в Рязанской, к примеру, где щедро разбазаривали свой генофонд польские захватчики в Смуту XVII века и во время наполеоновского нашествия, когда чуть не 20 процентов великой армии составляли «кичливые ляхи». В общем, прогнали неприятеля, но осадок, как говорится, остался. Сидят бабки на завалинке, смотрят на играющих детишек.

— Это ж чей такой бедовый? — спрашивает одна.

— Этот? От поляков… — вздыхает вторая.

Кстати, когда я бывал потом в Польше, мне порой говорили, что внешность у меня очень польская, даже называли какое-то воеводство, где мой фенотип преобладает.

Но и происхождение еврейской фамилии «Поляков» тоже связано с Речью Посполитой. После третьего раздела помимо отторгнутых русских земель были включены в Российскую империю воеводства с множеством местечек. Продвигаясь вглубь страны, вопреки черте оседлости, вступая в контакты со своими новыми согражданами, евреи говорили, конечно, с ними не на идише, совершенно чуждом славянскому уху, а по-польски — этот язык 200 лет назад был еще вполне понятен. Для великорусских крестьян и мещан, не разбиравшихся в расовых вопросах, долгополые пришельцы с Запада были поначалу просто «поляками». Самуил Поляков, блестящий меценат Серебряного века, издатель «Аполлона» и «Золотого руна», происходил именно из таких Поляковых, перебравшихся потом, в революцию, в Англию и ставших там «сэрами». В начале 1990-х, когда слово «русский» снова, как в 1920-е, пытались сделать чуть ли не бранным, а меня после моих антиельцинских статей стали поддавливать, Лариса Васильева, всегда меня опекавшая, предложила:

— Слушай, ребенок, а давай всем говорить, что ты из английских Поляковых? Я с ними тридцать лет дружу, попрошу — они подтвердят!

— Нет.

— Почему?

— Успех не стоит обрезания.

— Правильно, мальчик!

Но вернемся к разговору с Феликсом Кузнецовым, открывавшим мне тайны большой национально-культурной политики середины 1970-х.

— Значит, во-первых, вы были против меня из-за фамилии. Это выяснили. А во-вторых?

— Во-вторых, Юра, ваши кудри!

— Кудри-то тут при чем, Феликс Феодосьевич?! Есенин тоже был кудрявым… Мы рязанские…