Мы машем молотками, бьём и бьём, не заботясь ни о шуме, ни о сохранности старинного пола. Камень покрывается паутиной трещин, серая карамель разлетается кусками, сколами и крошками, а мы продолжаем отчаянно молотить, как два горняка, ищущие алмазы, золото и чёрт знает что ещё отбирали люди у камней, когда ещё можно было что-то отобрать.

Мы бьём гораздо дольше, чем нужно. Мы размалываем карамель в мелкое крошево, будто снова возвращаем сахар в его исходное состояние, но это не так. Теперь это не просто сахар. Это сладость со вкусом смерти.

Наконец бросаем молотки на пол и несколько мгновений стоим, тяжело дыша, смотрим на крошку и молча, не сговариваясь, хватаем пустые мешки от сахара и начинаем сгребать туда сладкую крошку.

Управляемся быстро, набиваем под завязку четыре мешка. Они будто бы тяжелее, чем были мешки с простым сахаром, а может, так просто кажется из-за того, что я точно знаю, какое действие возымеет мой эликсир. Переглядываемся и коротко киваем друг другу. Пора.

Берём по два мешка и не без труда взмываем ввысь, сквозь толщу земли, камней и металла, выше к серому небу.

Внизу всё так же. Громко, людно, кроваво. Безысходно. Поднимаемся так высоко, как только можем. Здесь холодно, ветрено и темно.

– Разделимся, – Стыд перекрикивает вой ветра. – Я полечу дальше, в другие города. Постарайся дать мне фору. – Он хмыкает недвижимым тыквенным ртом. – Если ты убьёшь всех, то и меня не станет. Кто будет сыпать твои сладкие хлопушки?

Сглатываю ком в горле.

– Хорошо. Дам.

Мы жмём руки. Абсолютно людской жест, так странно вдруг соединивший нас. Стыд улетает, нагая фигура растворяется в серой мути. Я жду. Жду и чувствую, как дышать становится легче. Воздух словно становится чище, моложе, свежее.

Мы можем передвигаться очень быстро. Знаю, что за час Стыд способен облететь весь мир. Жду минут двадцать, с каждым мигом острее ощущая свободу. Отсчитываю в уме: десять, девять, восемь…

Расширяю горло мешка, беру первую пригоршню смертельного сахара и сыплю вниз. Пусть хватают ртами, вдыхают сахарную пыль, пусть крошка оседает на их коже и впитывается в кровь. Пусть умирают. Пусть идут к Нему, ведь смерть – лучше, чем существование без страха и стыда.

Я сыплю сахар, пропитанный смертью.

Я слышу, как внизу блаженно стихает.

Я чувствую, как сам становлюсь тоньше.

Ещё немного – и не станет ни их, ни меня.

Я хочу, чтобы мир закончился в эту ночь, до того, как займётся хмурое утро. Я хочу, чтобы всё закончилось в эту ночь, которую когда-то звали моим истинным именем.

КОНЕЦ

Нивья Телёрх любила праздники. Любила надевать красивые платья, вплетать в тяжёлые медные косы красные ленты, румянить щёки и вешать на шею монисты, спускающиеся блестящими рядами до самой груди.

Нивье нравилось ловить на себе взгляды: восхищённые – от парней и завистливые – от девушек. Отец её был не последним человеком в Гильдии торговцев пушниной, и всё, что Нивья ни возжелала бы, у неё появлялось – шелка и бархат из Зольмара, украшения и вышитые платки из Солограда, резные шкатулки из Горвеня…

Вода в речке была по-злому студёной и кусала нежные пальцы до красноты, но Нивья не позволила прислужнице стирать платье, приготовленное для празднования пробуждения Золотого Отца.

– Что же ты ручки белые мараешь? – раздался напевный, полный яда голос Летицы. С Нивьей они жили в соседних избах, только у семьи Летицы и двор был беднее, и платья старее, а уж о помощнице и речи идти не могло. – Прислала бы Гелашу свою. Или боишься, что бусины с ворота обдерёт и себе пришьёт?

Нивья гордо сжала губы в нитку. Пускай Летица завидует, пускай ядом истекает. Все знают, что Летица с малых лет заглядывалась на красавца Радора, и так же все знают, что в день пробуждения Золотого Отца Радор позовёт замуж Нивью, а не Летицу.

Скоро и другие деревенские девушки набежали к реке, каждая несла свой лучший наряд: прополоскать в речке, показать водяному красоту, чтоб подивился и до осени щедро гнал на рыбаков речных рыбёх и не разливал воды, не топил поля. Налетели, защебетали птахами, и Нивья ухмылялась себе под нос, нарочно расправляла ало-золотое платье в воде, чтоб лучше видели и крепче завидовали.

– Рученьки красные, сейчас на ветру кожа огрубеет, как с Радором такая красавица миловаться будет? – хихикнула дородная Мавна, и девки засмеялись заливисто и едко, всё равно что сороки раскаркались.

Нивья слушала их и радовалась.

Девушки визжали, грели дыханием коченеющие руки, прежде чем снова окунуть наряды в воду. Подолы нарядных платьев набрякли от воды, потемнели, девичьи косы растрепались от усердия, щёки налились румянцем. Когда Нивья бросила беглый взгляд на противоположный берег, ей показалось, что там мелькнула чья-то тень, тут же растворившись в подлеске. Лесовой, наверное, захотел одним глазком глянуть на деревенских: нечистецы проснулись от зимнего сна недавно, едва стаял последний снег, а вот Золотому Отцу только предстояло очнуться и засиять над Княжествами в полную силу.

Решив, что соседки довольно насмотрелись на дорогое платье, Нивья вытащила наряд из воды, тщательно отжала и сложила в корзину. Гордо, стараясь ничем не выказать, как замёрзла, она перекинула косу на спину и пошла обратно к деревне. Вслед ей полетели привычные смешки.

В роще гулко кричала кукушка, листья на деревьях только-только начали разворачиваться и светлели на чёрных ветках, как новорождённые мотыльки. Пахло сыростью и свежестью, печным дымом и землёй, недавно освободившейся от ледяной корки. Пахло переменами.

Нивья забрала левее, чуть глубже в рощу. Деревню со всех сторон обступало чёрное Великолесье, но тут, у речки, рощица была совсем безобидной, а летом – ещё и хлебосольной, щедро одаривающей черникой, брусникой и грибами. Среди берёз и рябинных кустов парни назначали девушкам свидания, а в ночь макушки лета здесь уединялись пары, чьи свадьбы должны были отгулять в начале осени.

Как Нивья и думала, Радор ждал её здесь. Она издали заметила его – высокого, крепкого, с красивыми блестящими кудрями цвета древесной коры. Радор Гарх выглядел старше своих восемнадцати зим: у него уже росла густая борода, которую он стриг коротко. Нивья знала, что ему завидовали остальные парни деревни, а девки вздыхали по его карим глазам и широким плечам. Нивья ускорила шаг.

– Радор? – позвала она.

Он стоял, наклонив голову, будто думал о чём-то тягостном, но заслышав голос Нивьи вскинулся, шагнул навстречу и обнял Нивью. Она потянулась к нему губами, но Радор не спешил, как прежде, поцеловать её и крепче прижать к груди. Что-то было не так.

– Радор? – повторила Нивья. – Что-то случилось?

Он взял Нивью за плечи и чуть отстранил от себя. Нивья заглянула ему в лицо, силясь понять, почему Радор стал холоден и неразговорчив. Неужели какая-то девка, а ещё хуже, русалка сманила его? Неужто он больше не хочет быть с ней, с Нивьей? Нет уж, такое никак не могло произойти!