в этот мир и познаёт неизведанные ему ранее эмоции, но пока ещё не может дать им точного определения.

— Я… думаю, что я могла бы сама дойти дальше, — сглотнув сухой комок, неуверенно произношу, не смея оторвать взгляда от мужчины.

Но ответа я не получаю. Вместо этого, он отпускает мою руку, молча проносит меня через весь участок к крыльцу и, поднявшись по небольшим ступенькам, вносит в дом.

От внутреннего убранства жилища у меня перехватывает дыхание. Широкий просторный холл, лакированные полы из сандалового дерева. Вся противоположная входу стена, представляет собой огромное панорамное окно с выходом во двор и красивейшим видом на ухоженный сад.

По центру гостиной расположена широкая лестница, ведущая на второй этаж. Вообще весь дизайн дома говорит о том, что его хозяин обладает очень хорошим достатком.

Ловлю себя на мысли, что я даже не знаю, чем этот мужчина зарабатывает на жизнь. Но хоть он и позволил мне задавать ему вопросы, я почему-то не решаюсь сейчас спросить об этом. Будто бы чувствую какой-то внутренний запрет на данный вопрос.

— Думаю, что после больницы ты захочешь принять душ и отдохнуть.

Костя в несколько широких шагов пересекает просторный холл и со мной на руках поднимается по лестнице. Достигнув второго этажа, проносит меня по длинному коридору с множеством дверей и, остановившись напротив одной из них, уверенно распахивает.

Только после этого он, наконец, опускает меня на ноги и позволяет первой перешагнуть порог.

Но когда я оказываюсь внутри и обвожу взглядом представшую мне картину, ошеломлённо оборачиваюсь на мужчину. Потому что увидев, что представляет из себя эта комната, я понимаю, что меня здесь ждали.

***

Комната, в которую привёл меня Костя, оказывается типичной спальней молодой девушки. Просторная, в светлых пастельных тонах. Большая кровать с пологом на четырёх столбиках. В дальнем углу рядом с окном — трюмо с широким зеркалом, на котором даже есть какие-то девичьи принадлежности.

Но самым странным мне кажется не антураж. Когда я дохожу до встроенного шкафа-купе, внутри он оказывается битком забит женской одеждой.

— Чья это комната? — обернувшись, встречаюсь с внимательным взглядом мужчины.

— Твоя.

— В смысле, моя? — вздёрнув вверх голову, смотрю прямиком в ледяные глаза. — Что это значит? Я в аварию попала меньше суток назад. Вы не могли так быстро подготовить спальню…

Всё это слишком странно. Ненормально. Я как во сне каком-то нахожусь. Такое ощущение, что на самом деле я не очнулась, всё ещё без сознания. И мой травмированный от произошедших со мной событий мозг выдаёт какие-то болезненные картинки реальности.

— Успокойся, — я сама не замечаю, как от волнения начинаю дышать как бегун после марафона. До тех пор пока Костя не обхватывает меня за плечи и впечатывает моё тело в свое. — Не нужно придумывать того, чего нет, Лера. Ты оставалась здесь раньше, когда приезжала… с родителями.

— А одежда? — с недоверием смотрю на мужчину. — Она новая, с бирками. Откуда она здесь?

— Одежду доставили за несколько часов до нашего приезда. Это не проблема, — пожимает плечами, сохраняя на лице выражение ледяного безразличия.

Вглядываюсь в непроницаемые черты, пытаясь найти в них хотя бы тень какой-то эмоции, но не могу. Он спокоен, холоден, отстранён, как и всегда. От этой отчуждённости мне становится зябко. Не в прямом смысле слова. Душевно.

Я как слепой котёнок себя ощущаю. Блуждаю где-то в темноте, в поисках тепла и света, но каждый раз вокруг один сплошной мороз.

Сейчас, в этот самый момент, я действительно чувствую боль от потери мамы. Хоть я и не вспомнила её, даже внешне. Но я бы хотела, чтобы она была рядом. Чтобы пожалела меня, погладила, прижала к себе сильно-сильно и сказала, что я не одна и всё будет хорошо. Ведь так обычно делают мамы?

И ты как-то сам собой успокаиваешься. Потому что словам матери всегда веришь. Для ребёнка это неприложная истина. Что-то обязательное, неоспоримое, неизменное.

Смогу ли я когда-то её вспомнить? Я бы хотела ощутить её тепло хотя бы в своих воспоминаниях, если в реальности это больше мне недоступно.

И что будет, если воспоминания так ко мне и не вернутся? Какой будет моя жизнь теперь? В ней никогда больше не будет тепла? Ведь никто и никогда не станет любить меня так, как любила мама. Просто не сможет.

От этих мыслей мне сводит горло. Так сильно, что оно начинает болеть. Зажмуриваюсь, стараясь отогнать от себя ненужные мысли. Я не хочу плакать, но слёзы сами начинают скатываться, горячими каплями стекая по щекам.

Грубая ладонь дотрагивается до моего лица, и я чувствую, как Костя большим пальцем стирает слёзы с моей кожи.

Но он молчит. Как и всегда.

Клянусь, те чувства, что я испытываю к этому мужчине, настолько противоречивы, что иногда мне кажется, меня от них разорвёт.

Я не помню его. Совсем. Только глаза. Но сейчас, в этот самый момент мне кажется, что я знаю его так хорошо, как никого и никогда в этой жизни. Знаю, что этому мужчине чуждо сострадание, жалость, понимание. Я знаю это. Даже не смотря на то, что совсем его не помню.

— Прими душ, Лера. — грубый голос, звучащий скорее как приказ, заставляет меня открыть мокрые веки, и я снова встречаюсь с этим ледовитым океаном, бушующим в глазах мужчины.

— Вы сказали, я могу задавать вопросы, — выдавливаю из себя, вместо того чтобы сделать так, как он мне велел.

Он продолжает водить пальцем по моей щеке, не отрывая от меня пристального, изучающего взгляда. От его прикосновений я начинаю дрожать. Они заставляют меня чувствовать холод снаружи и сжигают изнутри. Всё в этом мужчине противоречиво. Он словно соткан из противоречий. И я сама чувствую себя двойственно рядом с ним. Теряюсь в ощущениях, настолько разнящихся, что кажется просто невозможно испытывать такой спектр эмоций к одному единственному человеку. Тем более когда знаешь его меньше суток.

— Спрашивай, Лера, — отвечает, спустя длительное молчание.

Костя выжидающе смотрит на меня, и я, не давая себе времени на раздумья, задаю тот самый главный вопрос, который мучает меня ещё с