– Мало не покажется, – сверкала она подновленной фарфоровойулыбочкой, сменившей прежнюю, щербатенькую. – От нас только что ушла одна девка– вышла за того французика, знаешь, который на «Радио-Европа» работал? Отнюдьне бесприданницей ушла! А вдвоем нам трудно, кто-то третий непременно нужен.Деньги лопатой будешь грести!

– А какая работа? – осторожно спросила Марьяна.

– Фотографировать.

– Что, в фотоателье, что ли? – разочаровалась Марьяна, котораяаппарата в руках не держала.

– Ну, можно и так сказать, – хмыкнула Алка – и во время еедальнейшего повествования Марьяна ни разу не закрыла изумленно разинутого рта.

Золотая Лисичка приводила клиентов. Нет, она не пачкалась онемытых качков и этих, в малиновых пиджаках, у которых пальцы веером. Клиентурау нее была отборная: все больше обкомовские и райкомовские ребятки, теперьплавно перелившиеся в коммерческо-демократические структуры, фирмы, банки,однако, в отличие от настоящих «новых русских», не отучившиеся блюсти своюрепутацию. По словам Алки, знакомства у Золотой Лисички были преобширные, апоскольку она отличалась редкостной красотой, мужики летели к ней как мухи намед. Лисичка приводила клиентов на квартирку, которую снимала специально дляэтих целей, но дело обставлялось так, будто подружка (Алка, например) простодала ей ключ от своей хаты. Тут Лисичка ложилась с клиентом в постель. Алкуиногда приглашали принять участие, но это уж по настроению. Сама-то онадовольно спокойно относилась «к этим глупостям», в отличие от Лисички, котораяот души любила свою работу и трудилась с полной самоотдачей, получая не толькоматериальное, но и моральное удовлетворение.

Клиент расплачивался с Лисичкой, благодарил за доставленноеудовольствие – а через пару деньков получал пакет с фотографиями, которые можнобыло смело публиковать на обложке любого порнографического журнала. Клиент былзаснят со всеми подробностями, а лицо его фантазерки-партнерши разглядетьоказывалось невозможно.

Дальнейшее понятно… Лисичка, надо сказать, никого за нос неводила: честно выкладывала негативы в обмен на золотые безделушки – желательнос бриллиантами, ибо свято верила в пословицу, что бриллианты – лучшие друзьякрасавиц. И еще одну мудрость, по словам Алки, свято исповедовала ЗолотаяЛисичка: уберечься от всех житейских неприятностей в нашем причудливомгосударстве можно, только имея – нет, не кругленький счет, ибо всякий местныйбанк может в одночасье лопнуть, а до какого-нибудь «Лионского кредита», вслучае чего, просто не доберешься, – имея банку-трехлитровочку, доверху полнуюзолотыми штучками. И тогда все в жизни будет совершенно тип-топ.

Судя по Алкиным рассказам, Лисичкина заветная баночка ужедолжна была переполниться, да и подельницы ее не бедствовали, так что у Марьяныимелся прямой резон обучиться фоторемеслу.

– Ну, еще, может, и случится перепихнуться когда-нибудь,хотя Лисичка обычно всю нагрузку на себя берет, – пояснила Алка. – Нравится ейэто дело!

С трудом обретя власть над отвисшей челюстью и вытаращеннымиглазами, Марьяна отказалась от Алкиной любезности со всей возможнойвежливостью.

– Наше дело предложить – ваше дело отказаться, – без обидыфыркнула Алка – и канула в ту же Лету, откуда ненадолго вынырнула, чтобысмутить Марьянину душу, и надолго смутить!

Перед новым, 1995 годом врачи единогласно уверяли, чтоянварь Корсаков уж точно переживет, ну а там – сколько Бог даст. И это было такмало – и так бесконечно много! То есть еще целый месяц дозволялось ждать чуда.Тридцать дней надежды: всякое может случиться!..

Пока что случилось только одно: в Дивееве внезапно померламать Ирины Сергеевны. Еще пятнадцать лет назад, после смерти мужа, поселиласьона при монастыре – в ту пору пока не ставшем местом светского модного паломничества,а прозябавшем в забвении и бедности.

Деваться некуда: матушку в последний путь надо проводить,хотя бы одной Ирине Сергеевне. Корсаков, понятно, с места двинуться не мог,Марьяна осталась при нем, а Ирина Сергеевна отправилась в путь: отпевать рабуБожию Антонину должны были первого января, так что, хочешь не хочешь, Новый годКорсаковым выпадало встречать поврозь.

Марьяну, конечно, приглашал Борис или хоть в гостинапрашивался, да какие уж тут гости…

Михаил Алексеевич, впрочем, храбрился. Потребовал чинчинарем накрыть стол возле его постели, поставить лучшую посуду, бокалыбогемского хрусталя. Марьяна даже развеселилась от этого подобия праздника.

Но вот что выяснилось уже часу в десятом вечера: в доме нетшампанского! И хоть, конечно, Михаил Алексеевич вообще об алкоголе думатьзабыл, ему загорелось поднять в новогоднюю полночь бокал с шампанским. Вынь даположь!

Марьяна, ругая себя за недосмотр, поцеловала отца, сказала,что сейчас вернется, и собралась пробежаться по ближним коммерческим лавочкам.Oтец слабым, но строгим голосом окликнул ее уже от дверей, велел переодеться –вместо нарядного платья, на которое она накинула шубенку, – толстый свитер ишерстяные рейтузы, да накинуть шаль вместо тоненького шарфика, да теплые носкив сапоги.

Марьяна не предполагала, что выйдет такая задержка, но всеже отца послушалась, а на прощание вошла в спальню: показаться. Корсаков обвелее любящим взглядом – когда у него вот так лучились глаза, Марьяна начиналаотчаянно надеяться, что все же свершится необыкновенное чудо жизни! – и сказал:

– Главное, ты его выпить не забудь потом! Бери полусладкое!

Затем он устало откинулся на подушки, а Марьяна выбежала задверь. На лестнице ее как ознобом пробрало: к чему это сказано? – но размышлятьбыло недосуг.

Метрах в ста от их дома, на площади Свободы, кучковалисьодин к одному «комки», которые, невзирая на неурочный час, рьяно ковали деньги,однако, к огорчению Марьяны, шампанское нашлось только в одном: словно внасмешку, это оказался «Брют» – кислятина, которую Корсаковы терпеть не могли.

Марьяна взглянула на часы. Пол-одиннадцатого. Есть времякатнуться до площади Минина, а уж коли там ничего не отыщется, сгодится и«Брют»: ведь главное, чтобы было чем выстрелить в потолок! На всякий случай онаего купила, чтобы уж не возвращаться, если ничего не найдет.

Мимо полз почти пустой троллейбус, и Марьяна вскочила внего. «А может, обойдемся «Брютом»?» – мелькнуло в голове, когда проехалиповорот на Ковалиху, но тут же вспомнились слова отца о полусладком, и онапоплотнее уселась на холодном, скользком сиденье.

Троллейбус тащился, будто полудохлый червяк, но наконец-тодобрался до площади. Народ двинулся на выход, но водитель открыл толькопереднюю дверь и провозгласил: