Однако, в то время как новый дух гуманности воодушевлял частную инициативу, он оказывал еще слабое влияние на исполнительную, муниципальную и законодательную деятельность. Частные наниматели лучше обращались со своими слугами, чем правительство со своими солдатами и моряками. Флот пополнялся путем случайной и принудительной вербовки, так как количество добровольцев было недостаточным из-за пресловутых жутких условий жизни на кораблях военного флота. Жизнь рыбака и матроса на торговом судне была достаточно сурова, но лучше жизни на военном корабле, где пища была отвратительной и скудной, плата недостаточной и нерегулярной, никто не заботился о здоровье людей, а дисциплина была железной. Добрый адмирал Вернон, пострадавший при Георге II за то, что был искренним другом матросов, заявил, что «наш флот комплектуется при помощи насилия и удерживается в повиновении при помощи жестокости».

Не лучше было и положение рядового солдата в армии. Внутри страны не было казарм, и солдаты расквартировывались в кабаках, где и жили за счет населения, которое ненавидело «красные мундиры» и относилось к ним в соответствии с этими своими чувствами. Солдаты были наиболее непопулярны потому, что они представляли собой единственную государственную силу, боровшуюся с беспорядками и контрабандой. Что касается дисциплины, то во времена Георга II один солдат получил 30 тысяч плетей за 16 лет службы. И если таков был жребий солдат дома, то гарнизонная служба в Вест-Индии была равносильна смертному приговору. Так вознаграждались те люди, которые на суше и на море завоевывали Англии ее колонии, защищали ее торговлю и обеспечивали ее богатство и счастье внутри страны.

В течение всего столетия парламент продолжал добавлять статут за статутом к «кровавому кодексу» английских законов, постоянно дополняя длинный список преступлений, караемых смертью; наконец их число достигло 200.

Уголовным преступлением являлась не только кража лошади или овцы и чеканка фальшивых монет, но и кража в лавке предмета стоимостью в 5 шиллингов и кража чего-нибудь у отдельного лица, даже хотя бы только носового платка. Нелогичный хаос законов был, однако, таков, что покушение на убийство наказывалось очень легко, хотя разбивший нос человеку карался как уголовный преступник. Следствием возрастающей строгости законов в этом постепенно становившемся более гуманным веке было то, что присяжные часто отказывались признавать людей виновными в небольших преступлениях, которые привели бы их на эшафот. Более того, для уголовных преступников было легко с помощью мудрых законодателей ускользнуть на основе чисто формальных юридических ухищрений из сетей старинной и хорошо разработанной процедуры. Из шести воров, приведенных в суд, пять могли тем или иным путем спастись, тогда как одного несчастного вешали. Но, пожалуй, всех шестерых можно было удержать от преступления, если бы все они были твердо убеждены, что им неизбежно придется отбывать за него определенный срокзаключения .

В довершение несчастья случаи арестов были редки, так как на острове не было настоящей полиции, за исключением «полицейских» из той конторы, которую братья Филдинг основали в середине столетия в своем доме на Боу-стрит.

Кроме солдат, не было другой силы, способной рассеять беспорядочную толпу. Отсюда позорный случай мятеж Гордона (1780), когда уличными толпами в Лондоне был сожжено 70 домов и 4 тюрьмы. Действительно является чудом, что наши предки вообще могли охранять общественный порядок и частную собственность. Они должны были быть по крайней мере столь же моральным и законопослушным народом, как наше собственное поколение. Каков был бы эффект от уничтожения полиции в наших современных больших городах?

Однако возможно, что до тех пор, пока на континенте не был принят кодекс Наполеона, английское правосудие, каким бы плохим оно ни было, являлось лучшим в мире. Оно имело по крайней мере два преимущества перед европейскими кодексами «старого режима». Во-первых, оно давало заключенным по политическому делу действительную возможность защищаться против правительства – улучшение, явившееся результатом закона 1695 года об измене и общей тенденции политической и судебной практики со времени революции. Во-вторых, ни в каких судебных делах, ни в политических, ни в каких-либо других, не разрешалось применять пытку, чтобы исторгнуть показания или признание. Но нельзя сказать, что английское правительство избегало пытки как средства наказания, так как хотя колесование и не было известно на нашем острове, но порка, особенно в армии и во флоте, часто превращалась в пытку.

Англичане все еще любили присутствовать при наказании тех, чьи действия они не одобряли. Два отрывка могут быть процитированы из «Дневников» священника Вудфорда, человека мягкосердечного, необычайно доброго к людям и животным:

«1777 год. 22 июля, Роберт Бигген, привязанный к тележке, подвергся сегодня днем бичеванию палача на улицах Кэри (Сомерсет) за кражу картофеля. Его бичевали на всем пути от Джордж Инн до Энгел, оттуда вели обратно вдоль улицы к королевскому дубу в Южном Кэри и назад к Джордж Инн. Так как он был рецидивистом, то здесь собрали 17 шиллингов 6 пенсов для палача, чтобы он воздал ему должное. Но это нельзя считать дорогой оплатой – палач был старик и весьма гнусный малый. Со своей стороны я не внес на это ни единого фартинга.

1781 год. 7 апреля. Позволил моему слуге Вилли пойти сегодня утром в Норидж, за 10 миль, посмотреть на трех разбойников, повешенных там сегодня. Вилли вернулся около 7 часов вечера. Они были все трое повешены и казались раскаявшимися».

Независимо от того, что английское правосудие в целом было менее скверным, чем континентальная практика тех времен, философы Европы и Англии уже тогда начали свои знаменитые атаки на существующую систему закона и наказания. Эта большая чувствительность к порокам, которые все предыдущие века принимали как естественное дело, была частью общего движения гуманности, связанного на континенте с Вольтером и «философами», а в Англии – с «философией» и с религией. За нападками на уголовный кодекс Европы итальянского реформатора Беккариа последовал показ Говардом скандального положения тюрем в Англии и за границей и анализ Бентамом бесполезных и запутанных нелепостей английского закона, «законных интересов», дорогих сердцу людей наиболее консервативной из профессий.

Превосходная идея правления закона как чего-то высшего по отношению к воле правителей была сильна среди англичан XVIII столетия. Она была упрочена событиями революции и последующей несменяемостью судей, которые больше не были простыми исполнителями воли правительства, став независимыми посредниками между короной и подданными.

Это высокое понятие о верховенстве закона было популяризировано «Комментариями к законам Англии» (1765) Блэкстона, книгой, широко распространенной среди образованных людей Англии и Америки в этот век юриспруденции. Ошибкой было то, что закон, идеализированный таким образом, рассматривался преимущественно статически, как вещь, данная раз навсегда, тогда как, если закон действительно должен быть постоянным правилом жизни нации, он должен быть способным изменяться вместе с изменением обстановки и потребностей общества. В XVIII веке парламент проявлял незначительную законодательную активность, исключая издание частных актов об огораживании земли, о дорожных заставах или других экономических вопросах. В административных вопросах законодательство развивалось медленно, в то время как значительное промышленное развитие каждый год меняло социальные условия и увеличивало потребности растущего населения.