Наибольшим, и по справедливости наиболее известным, проявлением методизма были призывавшие к возрождению религии проповеди братьев Уэсли и Уайтфилда, которые глубоко трогали обширную массу людей, находившихся до этого в пренебрежении у церкви и государства. К счастью, гений Джона Уэсли заключался не только в его силе проповедника, призывающего к возрождению религии, но и в его талантах организатора. Объединяя вновь обращенных в постоянные конгрегации, он начал этим новую главу в религиозной и социальной истории рабочего класса и в вопросе о его просвещении. Совпадение во времени жизни Уэсли и промышленного переворота оказывало глубокое влияние на Англию в течение последующих поколений.

«Неуклонное обмирщение религии» было логическим результатом протестантской атмосферы в Англии того времени. Активное участие, принимаемое мирянами, индивидуально и коллективно, в религиозной организации и филантропической деятельности, связанных между собой, было заметно уже в дни Роберта Нельсона, при королеве Анне, но еще более очевидным оно стало сто лет спустя, особенно среди уэслианских конгрегаций.

Другим важным вкладом, сделанным XVIII веком в современную английскую религию, была книга гимнов, Исаак Уотс (1674-1748), брат Джона Уэсли Чарльз и другие менее значительные лица создали собрание гимнов, которые постепенно заменили собой повсюду, и в церкви и в домашней часовне, метрические стихи псалмов и приобрели большую популярность у тех конгрегаций, которые любили приветствовать Бога радостными звуками.

Другим видом посвящения своей жизни Богу и человеку была спокойная деятельность квакеров. Они предоставили Уэсли дело возрождения в народе религии, над которой так горячо трудились сами при жизни основателя их сект; Теперь они погрузились в буржуазную респектабельность искупаемую чувством любви, которое распространяли тол на филантропическое общество квакеров. В начале царствования Георга II они были уже известны своими успехами делах, которые вели очень честно.

Гуманный дух XVIII века, заботившийся о плоти и ум бедных и несчастных, способствовал действительному улучшению положения вещей. Однако и он допускал ошибок. Основание больниц, улучшение медицинского обслуживания и забота о благополучии детей – все это было несомненным плюсом. Но работа, проделанная для просвещения умов, ценная сама по себе, все же может быть подвергнута ретроспективной критике. Движение за создание благотворительных, а затем и воскресных школ, достигшее таких значительных размеров после 1780 года, действительно было первой систематической попыткой дать какое-нибудь образование массе трудящегося народа и отличалось от прежней системы, при которой старая классическая школа давал возможность «выбиться в люди» лишь избранным, способным мальчикам. Новые благотворительные и воскресные школы имели то достоинство, что они пытались сделать кое, что для всех, но они слишком настойчиво стремились удержать учеников в предназначенной для них сфере жизни и воспитать из них покорное поколение. Современное образование в наше время заходит слишком далеко в противоположном направлении, создавая излишнее число образованных пролетариев. Но ошибкой XVIII века, продолжавшей существовать и в системе образования начала XIX века, было чрезмерное подчеркивание классовой дифференциации и необходимости сохранения «должной субординации в низших классах». Историк благотворительных школ М. Джонс справедливо писала:

«XVIII век был отмечен весьма реальным чувством сострадания и ответственности за тех детей, чьи физические и духовные интересы находились в прискорбном пренебрежении. Это чувство соединялось с решением улучшить их положение путем применения того, что Дефо удачно назвал «великим законом субординации». Политическая и религиозная смута XVII века в немалой степени содействовала желанию высших и средних классов установить социальную дисциплину среди бедноты, которая, в современном представлении, была особенно восприимчива к яду мятежа и неверия… Однако было бы неверным истолкованием века милосердия видеть в очевидном применении принципа подчинения жестокое и недоброжелательное отношение высшего класса к низшим. Совсем нет. XVIII век был веком точно определенных социальных различий».

Но в начале XIX века в вопросах благотворительности и образования бедноты еще слишком чувствовался сознательно-классовый и покровительственный характер, в то время как дух равенства, неизвестный XVIII веку, уже делал подобную заботливую снисходительность неприемлемой и не соответствующей нуждам и проблемам иной эпохи.

Положив начало массовому просвещению основанием благотворительных и воскресных школ, XVIII век в то же время потерял почву под ногами в вопросе среднего образования, допустив упадок многих из старых классических школ, содержавшихся государством. Можно считать поистине общей чертой века, что, в то время как частная предприимчивость и филантропическое усердие открывали новые пути, старые привилегированные учреждения становились неповоротливыми и продажными. Нашумевшая неудача нападения Якова II на закон и на закрепленные в хартиях права придала следующему столетию чрезмерно легальный и консервативный характер. Сослаться на хартию значило избежать всякой критики. Почти до конца столетия не было разговоров ни о реформе, ни о парламентских избирателях, ни о городских корпорациях, университетах или благотворительных учреждениях, а в конце века, увы, «несчастный пример Франции» предал реформу проклятию. Подобно тому как выборная муниципальная олигархия тратила общественные средства на праздничные обжорства и пренебрегала своими обязанностями городской администрации, заведующие школами, находившиеся на государственном содержании, часто не обращали внимания на эти школы, а в некоторых случаях просто закрывали их и жили на средства, отпускаемые государством для школы, как на свои собственные деньги.

Ущерб, причиняемый такими порядками делу среднего образования, был восполнен частными школами, которые финансировались только за счет частных пожертвований и добились в XVIII веке значительных успехов. Такие школы, включая и диссидентские академии, давали за умеренную плату хорошее образование, в котором живые языки и естественные науки занимали место рядом с изучением классики. Старые государственные школы, так же как и университеты, не обучали таким новомодным предметам.

Диссидентские академии, в которых были такие люди, как Пристли, также до некоторой степени восполняли недостатки Оксфорда и Кембриджа. Оба имевшихся в Англии университета отстраняли всех лиц неангликанского вероисповедания и давали тем, кого они допускали в свои стены, такое плохое и дорогостоящее образование, что со времен Лода и Мильтона число студентов сократилось более чем вдвое.

Действительно, на берегах Айзиса и Кем дух привилегированной монополии обнаруживался в наихудшем виде. Профессор колледжа мог оставаться членом колледжа пожизненно, если не получал церковного бенефиция; его не заставляли заниматься какой-либо научной работой, ему не разрешалось жениться, и в большинстве колледжей ему приходилось принять духовный сан. Ленивый, слабовольный, безбрачный клерикализм профессоров XVIII века роднил, их с монахами XV века; кстати сказать, и те и другие были одинаково полезны. Гиббон, который, как член палаты общин, был в 1752 году допущен в общество членов Модлин колледжа в Оксфорде, так описывает их нравы: