«Они не обременяли себя размышлениями, чтением ил письмом. Их разговоры ограничивались кругом дел колледжа, политикой тори, личными историями и частными скандалами; живая невоздержанность юности оправдывала их скучные и тайные попойки».

В обоих университетах студенты находились в полном пренебрежении со стороны большинства членов колледжа, хотя кое-где наставник колледжа ревностно выполнял те обязанности, которые должны были бы разделить с ним все члены корпорации. Сыновьям вельмож и богатым студентам делались большие уступки в вопросах дисциплины, и они часто ходили в сопровождении их собственных частных наставников. Профессора университета редко выполняли какую-нибудь из их предполагаемых функций. Между 1725 и 1773 годами в Кембридже не была прочитана ни одна лекция кем-либо из королевских профессоров [51]современной истории; «третий и наиболее позорный» из представителей этой кафедры умер в 1768 году после того, как упал с лошади, возвращаясь в пьяном виде домой из своего прихода в Овере.

В Оксфорде около 1700 года для получения степени не приходилось держать никаких серьезных экзаменов. В Кембридже экзамены для желающих получить почетную награду по математике представляли действительное испытание достоинств честолюбивых кандидатов. Гиббон заявил, что «Кембриджский университет, кажется, не так заражен пороками монастыря, как его собрат; его лояльность к ганноверскому дому более давняя, и имя и философия бессмертного Ньютона впервые стали почитаться в стенах его родной академии».

Только в самом конце столетия началось движение за внутренние реформы, которое привело оба университета на путь самоусовершенствования. Его можно датировать в Тринити-колледже в Кембридже с кризиса 1787 года, когда после суровой борьбы, в ходе которой участники движения предстали перед судом президента университета, было решено, что звание члена колледжа должно присуждаться по справедливости, согласно результатам тщательного экзамена. После этой перемены Тринити-колледж опередил наконец своего соперника колледж Сент-Джона и по численности студентов, и в научном отношении, хотя колледж Нордеворта и Уилберфорса продолжал воспитывать выдающихся людей.

Общеизвестное якобитство Оксфорда при первых двух Георгах весьма показательно для ограниченности власти правительства и степени свободы, обеспеченной подданному хартией и законом. Право замещения церковных должностей было в руках вигских министров, которые скорее сделали бы епископом магометанина, чем якобита. Но Оксфордский и Кембриджский колледжи находились вне их юрисдикции, а безуспешность нападок Якова II на университеты была достаточным предостережением, чтобы огородить академическую свободу в Англии от вмешательства со стороны будущих правительств. Если бы оксфордские профессора, после того как они обеспечили свой доход присягой ганноверскому дому, вздумали провозглашать на пирушках якобитские тосты, министры короля Георга не смогли бы этому помешать. Таким образом, практикой XVIII века была установлена та необходимая свобода университетов, которая вразличной степени нарушалась Тюдорами, Стюартами и сторонниками Кромвеля. Иногда этой неприкосновенностью злоупотребляли, но она была сохранена.

Тем не менее, несмотря на упадок обоих университетов, единственных тогда в Англии, несмотря на упадок государственных школ, особенно школ среднего образования, интеллектуальная жизнь страны никогда не была более блестящей и количество одаренных людей, приходившихся на душу населения в Англии времен Георга III, с ее плохой системой образования, было значительно больше, чем в наши дни. Может показаться, что высочайшие произведения человеческого разума были скорее результатом удачи, свободы и разнообразия, чем результатом деятельности единообразной организации, скорее результатом равновесия между городом и деревней, чем результатом активности самой городской жизни; скорее результатом влияния литературы, чем журналистики; скорее результатом развития искусства и ремесла, чем машин. Но даже если будущее никогда не сможет вновь создать гигантов, подобных Бёрку, Гиббону и Джонсону, не говоря уже о Мильтоне, Ньютоне и Рене, число образованных, культурных людей может быть все же большим, чем в прошлом.

В XVIII веке народ Уэльса благодаря религии и образованию вновь зажил своей собственной духовной и умственной жизнью, отдельной от духовной жизни Англии. История эта настолько же своеобразна, насколько и важна.

Валлиец-англичанин Генрих VIII намеревался своей политической унией двух стран сделать валлийцев свободной и равноправной частью английского народа. В значительной степени он достиг цели, потому что здесь не было той эксплуатации земли и ее обитателей со стороны англичан, какая существовала в Ирландии, и религия здесь не разделяла двух рас. Валлийские джентри усвоили во времена Тюдоров английский язык, взгляды и литературу и перестали покровительствовать туземным бардам. Крестьяне, не имея руководства, покорились, но они продолжали говорить на своем языке и петь свои песни под аккомпанемент арфы.

В царствование Елизаветы с переводом Библии и молитвенника на валлийский язык церковь начала бессознательно противодействовать стремлению государства англизировать Уэльс. Это были семена многих последующих явлений, но прошло много времени, пока из них полностью созрел урожай. Английский пуританизм кромвелевского типа не привлекал валлийцев. Пехотные войска короля Карла, которые погибли при Нейзби, были в большинстве своем уроженцами гористых районов Уэльса.

В начале XVIII столетия в Уэльсе, как это было и в Англии, крупные лендлорды стали скупать земли у более мелких сквайров. Уэльс юридически становился страной крупных поместий, но по своей основной социальной структуре это была страна мелких крестьянских ферм, занимавших в среднем от 30 до 100 акров каждая. Такие фермы держались на условиях краткосрочной или годовой аренды и обрабатывались дедовскими методами, которые обеспечивали прокормление семьи фермера, но не позволяли везти продукцию на рынок. Крупных фермеров и людей среднего класса в Уэльсе было немного. Под покровом системы крупных поместий Уэльс в действительности являлся уравнительной демократией крестьянских фермеров; Южный Уэльс был также и страной горняков.

Уэльс, подобно другим западным и кельтским частям острова, был страной раннего огораживания. Системы открытых полей здесь никогда не существовало, за исключением тех частей Пембрукшира, где поселились англичане, но теперь и здесь происходило огораживание. Обычные уэльские фермы огораживались каменными стенами или валами из дерна.

Традиционные обычаи этого отдаленного и грубого народа на были во время Стюартов нарушены каким-нибудь движением – социального, национального, политического или религиозного характера. Они по-прежнему были преданы традиционной музыке арфы и своим песням, а их религия заключалась главным образом в пении гимнов. Но они были слишком безграмотны, чтобы подняться до уровня читающих Библию протестантов того времени. В экономическом и культурном отношении Уэльс был изолирован от проникновения английского влияния вследствие географических трудностей доступа. Еще в 1768 году Артур Юнг описывал горные дороги Уэльса как «просто каменистые тропы, полныеогромных камней, величиной с лошадь».