Мы прибыли на Чарльз-стрит, где пахло Гудзоном и близким портом. Полицейский участок, прославленный в песне и впрозе (и столько раз упоминающийся в пьесе Гелбера «Связной»)– это серая махина, совершенно сливающаяся с окружающими ее складами и жилыми домами в аварийном состоянии. Дом словно присел на корточках, пытаясь остаться незамеченным в этом окружении. Позже я неоднократно возвращался посмотреть на него, но каждый раз, уходя, почти мгновенно забывал его внешность: детали его стирались и путались в моей памяти, и все, что в ней сохранилось – это ощущение серой, негостеприимной массы.

Вот в этот дом меня и привезли: наивного и перепуганного до невозможности.

Мы поднялись по ступеням и оказались в холодном вестибюле. На улице моросил дождик: серенькая слякоть, собиравшаяся у решеток водостока и иногда попадавшая мне в ботинки. Почему-то эта погода казалась соответствующей обстоятельствам. Внутри здания дождь, казалось, продолжал идти. Внутри. Я понимал, что это мне только кажется, но в высоких окнах дождь смотрелся словно в рамках картин. В вестибюле было прохладно, но чисто; пахло содой, или моющим средством, или чем они там регулярно протирают полы. Стойка дежурного была мне по плечо. Сержант за стойкой поднял взгляд и устало, почти механически кивнул двум сопровождавшим меня полисменам в штатском. Они перекинулись парой слов, и сержант, помахав в воздухе маркером, ткнул пальцем в сторону лестницы.

–Отведите его в детективный отдел.

Один из двух моих провожатых осторожно тронул меня за плечо, и я,шагая между ними, поднялся на второй этаж, где располагался собственно участок.

Помещение имело шестьдесят или семьдесят футов в длину, примерно тридцать в ширину, высокий потолок, тусклые, бесцветные стены, пол настолько серого цвета, что его словно и не было вовсе, и тяжеленные светильники (этакие шары из белого матового стекла – ну, вы наверняка такие видели), свисавшие с потолка на толстых цепях.

Столы располагались на первый взгляд в полном беспорядке и занимали всю комнату. На пробковых стендах висели приказы, циркуляры, портреты разыскиваемых лиц, внутренняя информация и карикатуры с полицейскими из разных журналов. В дальнем левом углу располагалось выгороженное решеткой круглое пространство, так называемый «бак», в котором преступники содержались до того момента, когда их распределят в то или иное место.

Двое мужчин работали с бумагами друг напротив друга. Одного из детективов окликнули по имени, и тот поднял на нас взгляд самых усталых глаз, какие я только видел за всю свою жизнь.

–Привет,– произнес он. Это было приветствие, не более того. Усталый коп вернулся к своим бумагам. Висящий на стене динамик затрещал помехами, а потом принялся сыпать кодовыми номерами, но никто не обратил на это ни малейшего внимания. Мои провожатые подвинули для меня стул рядом со столом, и ясел. Двое склонившихся над бумагами детективов подняли головы и посмотрели на меня так синхронно, словно их дернули за ниточки.

–Послушайте,– сказал один из них моим провожатым.– Не могли бы вы дождаться прихода Старика, а? Мы еще даже не обедали.

Один из моих копов согласно кивнул. Детективы собрали свои бумаги, сложили их аккуратными стопками, убрали в тумбочку и ушли. Я закурил.

Ожидание оказалось не таким уж и неприятным. Я даже нашел в этом что-то возбуждающее. Однако у меня забрезжило подозрение, что все это будет не так просто, как я себе представлял: оставить полицейским мои книги и попросить их позвонить, когда вся эта ерунда станет ясной всем. Я даже заподозрил, что мне придется провести ночь в каталажке – но решительно выбросил эту мысль из головы, настолько бредовой она мне показалась. В конце концов, я же ничего не совершил!

Тот из моих провожатых, что повыше, снял плащ, поставил бумажный пакет с оружием и моими книгами на пол и сел за стол. Я сидел на стуле, поставленном у стола сбоку. Он внимательно посмотрел на меня, ободряюще улыбнулся и полез в стол за бланками. Он хотел моего заявления.

Я постарался вспомнить, какой сегодня день, и сколько мне лет, и что я здесь вообще делаю, и без особого труда ответил на его вопросы: одиннадцатое сентября тысяча девятьсот шестидесятого года… двадцать шесть… арестован на основании акта Салливана, незаконное владение огнестрельным оружием в городе Нью-Йорк, округе Манхэттен. Все верно; японимал, что это верно. В общем, я приготовился дать ему свое заявление.

Он записал все, включая имя Кена Бейлза, тот факт, что я читал лекции и выступал по ТВ с этим оружием, а также то, что я позволил им обыскать мою квартиру без ордера. Детектив дал мне понять, что, несмотря на серьезность обвинения, он не думает, чтобы мне грозили серьезные неприятности.

Мы ждали Старика – капитана.

Те двое копов, которые находились в помещении, когда мы пришли, так и не вернулись. Я предположил, что у них закончилась смена. Пока мы ждали, в участок пришла Линда Соломон, и ее направили наверх, к нам. Она принесла мне зубную щетку, тюбик зубной пасты, мои очки для чтения, кусок мыла и три книги:

«Ностромо» Джозефа Конрада,

«Волшебника из страны Оз» Л.Фрэнка Баума,

«Эйхман: человек и его преступления».

Порой мои друзья изрядно удивляют меня.

Я взял бумажный пакет со всем добром, поморщился, прочитав названия на трех корешках – очень все-таки специфический юмор уЛинды. Она улыбнулась в ответ улыбкой Чеширского Кота (на которого и впрямь похожа) и выразительно пожала плечами. Она хотела задержаться на некоторое время – понюхать, как она выразилась, чем пахнет тюрьма – но терпение мое к этому моменту изрядно истощилось, и я – несмотря на всю ее доброту и решимость доставить мне все необходимое, несмотря на дождь – в не самых вежливых выражениях предложил ей уматывать отсюда, пока ее задницу не начали обследовать на предмет отметин от шприца.

Она подарила мне сестринский поцелуй в лоб и посоветовала не унывать. Ну, или что-то в этом роде. Господи, единственное, что я хотел – выбраться из этого места!

Примерно через сорок пять минут появился капитан. Высокий, мускулистый тип с мягкими чертами лица, он пригласил меня к себе в кабинет и принялся читать мое заявление, задавая время от времени уточняющие вопросы. Потом вызвал к себе старшего из арестовавших меня детективов и задал ему ряд вопросов, касавшихся моего поведения. Детектив дал ему исчерпывающее, абсолютно точное описание того, что произошло, и показал ему мои книги. До того момента мне казалось, что все разрешится благополучно.

У меня сложилось впечатление, что капитан не слишком хотел связываться с моим делом, поскольку к этому времени стало совершенно ясно, что я не серийный убийца топором, не торговец наркотой и не любитель демонстрировать интимные части тела на детских площадках. Однако донос подшили к делу, и ему волей – неволей приходилось двигать дело дальше.

Прочитав рапорт детектива, капитан посмотрел на меня и спросил, не знаю ли я, как полицию впутали в эту историю. Я рассказал ему про Кена Бейлза. Он промолчал. Да и понятно почему: звонок был анонимный, и доказать, был ли это Бейлз или кто-то другой, не имелось никакой возможности. Впрочем, прежде я не задумывался о том, что это мог оказаться… кто-то другой.