–Когда все перестанут перекладывать ответственность друг на друга и обвинять во всем журналы с девками, или телевизор, или водородную бомбу – вот тогда мы начнем приближаться к решению этой проблемы».

Вот что я говорил и демонстрировал ножи, которыми резали, и кастеты, которыми били. Вот что говорил я, хотя понимал, что одним этим проблему не решить. А может, нужно совсем другое.

Но я надеялся, что начало положено: нужно же начать. Хоть когда-то.

Я пытался донести эту мысль до той части родителей, которая озабочена бутылкой… ну, и еще рабочим графиком. До тех школ, руководство которых слишком лицемерно и скупо, чтобы пытаться удержать в них по-настоящему хороших учителей. До той части церковных и правительственных чиновников, которые слишком заняты подбором правильных выражений негодования и правильных цветистых фраз для «нынешней возмутительной ситуации», чтобы выйти самим на улицу, где дети играют в стикбол.

Я хотел, чтобы они поговорили со своими детьми. Выслушали их.

Множество лекций, множество демонстраций оружия, используемого детьми. И за семь лет – ничего. Все осталось на своих местах. Никаких изменений… хотя нет, все стало еще хуже.

В общем, мне надоело стучаться лбом в глухую стену, и япереключился на другие дела. Я писал про другое, видел другое, и постепенно десять недель 1954года начали стираться из памяти.

Но все это вернулось, вернулось самым неожиданным образом месяц назад, в сентябре 1960года.

Я был в гостях вБронксе и там встретил парня по имени Кен Бейлз, с которым встречался в пятьдесят пятом году и которому одолжил тогда пишущую машинку. Он заложил ее в ломбард: вте времена он сидел на голом нуле, да и вшестидесятом дела у него обстояли не лучше. Я сообщил ему, что если он не вернет мне стоимость новой машинки – ну, или не вернет ту, старую, мне придется нажать на него посильнее. Все это произошло в начале сентября. И все это обернулось опытом, повторять который мне не хотелось бы. Опытом, который так бесцеремонно напомнил мне «Баронов», что я словно и не уезжал из Бруклина. Все вышло примерно так…

Моя решимость вернуть деньги так напугала Бейлза, что он позвонил в полицию. Анонимно.

То, что у меня в квартире хранится оружие (запертое в шкафу с документами), ни для кого не было секретом, тем более что я показывал все это по телевизору.

Он сказал полицейским, что я держу у себя в квартире вГринвич-Виллидж целый арсенал.

В субботу, одиннадцатого сентября, в по-летнему жаркий день я ничем особенным не занимался – так, мелочами по хозяйству, когда в дверь позвонили. Я открыл и оказался лицом к лицу с двумя полицейскими городского отдела полиции, но в штатском. Они попросили разрешения войти. Я подумал, что это розыгрыш и попросил продемонстрировать свои значки. Они сунули мне под нос удостоверения, и япустил их внутрь.

Они вели себя достаточно мило, присели и поинтересовались, нет ли у меня врагов. Я широко улыбнулся.

–Я веду нормальный образ жизни. Думаю, врагов у меня не больше и не меньше, чем у любого нормального человека.

Ответной улыбки я не дождался. Они спросили меня, давно ли я живу в доме 95 по Кристофер-стрит, и не знаю ли я кого-нибудь, кто хотел бы причинить мне вред. Я ответил на вопрос, как давно живу в своей квартире, поскольку переехал я сюда из Чикаго, и единственный, кого я знал, и кто невзлюбил меня настолько, что мог бы подложить мне свинью, был Кен Бейлз.

Они спросили меня, употреблял ли я когда-нибудь наркотики.

Я даже не нашелся, что им ответить.

Друзья – те, что знают меня достаточно хорошо – часто считают меня фанатиком, настолько я ненавижу всякого рода дурь. Один из моих приятелей экспериментировал с веществами, и вдвоем с другим моим другом, джазовым критиком по имени Тэд Уайт, мы пригрозили выбить ему все зубы, если он хоть на пушечный выстрел подойдет к этой дряни. Наркотики? Блин, да ни за что… Я даже кофеина в таблетках не пользую.

Я сказал им, что никогда не имел дела с наркотиками и почувствовал, что выпалил это как-то слишком поспешно. Я спросил их, что вообще происходит, и обвиняют ли меня в чем-нибудь. Я заметил, что они внимательно смотрят на меня, особенно на руки и ноги. В момент, когда они пришли, я как раз мыл ванну, поэтому на мне не было ничего, кроме закатанных до колен пляжных штанов. В общем, они могли убедиться, что отметин от иглы у меня на теле нет.

Тут мне, наконец, сообщили, что в отделение полиции на Чарльз-стрит поступила анонимная информация о том, что писатель по фамилии Эллисон, проживающий на Кристофер-стрит, 95, устраивает оргии с наркотиками, держит дома целый склад героина, а также обладает арсеналом летального оружия.

Я знал, что настучал Бейлз, но доказать этого не мог.

Выслушав их, я предложил им обыскать мою квартиру. Они сказали, что так и так собирались сделать это, но рады, что я сам предложил, а значит, им не нужно отъезжать за ордером.

Почти час они обшаривали мою полуторакомнатную квартиру и, естественно, ничего не нашли. Потом они вернулись в гостиную и сели на свои места.

Старший полисмен спросил, не держу ли я вквартире пистолета. Мне пришлось даже напрячь мозги. Мне и вголову не приходило, что незаряженный револьвер двадцать второго калибра, который я на протяжении семи лет использовал в качестве наглядного пособия, является летальным огнестрельным оружием, подлежащим в штате Нью-Йорк обязательной регистрации.

–Ну,– произнес я, подумав немного,– есть у меня кое-какое оружие, которым я пользовался на лекциях о проблеме детской преступности,– и показал им мои книги.

Они попросили показать им это оружие.

Я пошел в кладовку, нашел в кармане висевших там штанов ключ и отпер шкаф с документами. Там, в глубине, под стопкой бумаг (лекций к тому моменту я не читал шесть, если не восемь месяцев) я нашел пистолет, нож, штык и два кастета. (Второй кастет мне подарил студент из колледжа вЭлизбеттауне, штат Кентукки, после моей лекции: доказать мне, что ареал детской преступности не ограничивается большими городами.)

Я вручил им все эти предметы, хотя штык и нож (не выкидной) вНью-Йорке вполне законны и не требуют регистрации.

Они взяли их, и тут я вспомнил, что у меня и патроны к пистолету есть, и предложил показать их. Они сказали, что да, пожалуйста, и яоткопал коробку патронов 22 калибра и протянул ее полисменам. Они понюхали пистолет.

–Когда из него последний раз стреляли?– спросили они.

–С тех пор, как он у меня – ни разу,– ответил я.– А уменя он семь лет. А что было с ним прежде – я не в курсе.

Коп с пистолетом кивнул второму и подтвердил, что, судя по запаху, не стреляли давно.

Мы побеседовали еще полчаса, но серьезность происходящего так до меня и не дошла. Я вполне законопослушный писатель, на законных основаниях обладающий всеми этими причиндалами, а анонимный звонок – чистый бред, попытка чокнутого идиота поставить меня в сложное положение. Они согласились с тем, что, скорее всего, именно так все и обстоит, но, хотя они рады тому, что обвинение в хранении наркотиков оказалось абсолютно беспочвенным, им придется все же арестовать меня на основании акта Салливана за незаконное обладание пистолетом. Я чуть не упал, настолько абсурдным все это казалось. Насколько я мог судить, я не совершил ровным счетом ничего противозаконного, и все же меня собирались арестовать.