и идеей (предикатом)[845]. Такая философия символа создает «лингвистический поворот» Булгакова. Поэтому, если разум неотделим от вербального выражения человека, если язык – это энергия и если основное предназначение языка – давать имя, так сказать, отделять пространство субъекта от пространства предиката, то само человеческое суждение нужно познавать таким же образом, каким мы изучаем грамматику. В фундаментальной структуре формулы «субъект – глагол – предикат» Булгаков открыл «три-ипостасносность бытия», которую можно описать так: субъект и предикат определяются, во-первых, сказуемостью одного через другое, во-вторых, превращением предиката в слово субъекта и, в-третьих, признанием этого превращения посредством глагола «быть», в результате чего субъект узнает себя в предикате как ему тождественный. С точки зрения грамматики это значит, что субъект существует в себе только в подлежащем, для себя – в сказуемом, и в себе и для себя в глаголе «быть», в связке. Иными словами, субъект есть чистая ипостась, предикат же – природа этой ипостаси, раскрывающаяся в себе и перед собой, наконец, глагол является актом реализации себя в своей природе.

Булгаков продвинулся дальше, утверждая в «Трагедии философии», что всю историю новоевропейской философии и ее ответвлений можно объяснить исходя из структуры суждения. Более того, для него грамматическая формула «субъект – глагол – предикат» является основанием для осознания самого себя. Дух есть некое живое высказывание, которое постоянно себя осуществляет. Это значит, по Булгакову, что ипостась первична по отношению к усии. Однако новоевропейская философия, уравнивая усию с природой, разумеет субстанцию как безыпостасную природу и поэтому лишает ее индивидуального существования. Согласно Канту, субстанция есть абстрактная ипостась, для которой существует только субъект. Для Гегеля субстанция есть самопорождающаяся мысль (философская версия савеллианства). Для Шеллинга субстанция тождественна бытию, но сама по себе служит лишь как способ описания отношений.

Преодоление номинализма через персоналистический онтологизм позволяет Булгакову ответить на вопросы имяславцев. Булгаков проводил параллель между Именем и иконой: «Фонема соответствует краскам и доске в иконе, морфема – иероглифичности “подлинника”, дающей схему изображения, синема есть самое имя, сила изображения»[846]. Согласно Булгакову, единственным основанием, которое допускает решение вопроса о почитании икон, является разрешение вопроса о природе Имени Божьего: «учение о божественной энергии и воплощении слова, которое имеет объективную, онтологическую основу в образе и подобии Божием в человеке»[847].

Имяборцы отрицали поклонение Имени Иисуса из-за его вариаций в зависимости от языка (Исус, Иисус, Иешуа). Установление различия понятий фонема и синема (которое связано с субъектом речевого акта) разрешает эту проблему. Кроме того, имяборцы не могли согласиться с утверждением, что Бог может свободно открыть Себя человеку только посредством взывания Его имени, и считали, что сила Имени зависит только от усердия молящегося. На это Булгаков отвечал следующее:

«Подобным же образом и сила Имени Божия, думают они, сообщается настроением молящегося, благодаря которому услышана или не услышана будет молитва, как будто Бога нужно особо убеждать и призывать для услышания человека. Но Бог слышит всякого призывающего, но не всякий призывающий обращается к Богу своим сердцем и слышит это слышание Бога. И как Святые Дары суть Тело и Кровь Христовы одинаково для причащающихся во спасение, так и в суд и осуждение, так и Имя Божие есть Сила Божия, как бы мы ни относились к ней, благоговейно или кощунственно. Но как Имя Божие содержит в себе божественную энергию, дает присутствие Божие, то практически, энергетически и можно сказать, хотя и с большою неточностью, что Имя Божие есть Бог. Точнее, в нем присутствует Божия Сила, которая неотделима от Существа Божия, есть в этом смысле сам Бог»[848].

Возможные сравнения с философией Жан-Марка Ферри

Я бы хотел здесь отметить некоторые сходства с идеями современной философии несмотря на то, что по уже указанным мной причинам, очень немногие современные философы и лингвисты знакомы с трудами о. Сергия Булгакова[849]. Я сосредоточу свое внимание на сочинении Жан-Марка Ферри “Les grammaires de l’intelligence”, опубликованном в 2004 году. Будучи менее известен, чем его брат Люка Ферри, который был министром образования в правительстве бывшего премьер-министра Раффарена, Жан-Марк Ферри, тем не менее, считается мыслителями, в том числе и покойным Полем Рикером, одним из наиболее выдающихся французских философов.

Несмотря на то что, похоже, Жан-Марк Ферри не знаком с работами Булгакова, у него можно отметить весьма сходную с русским философом линию мысли. Во-первых, Ферри, как и Булгаков, отрицает современные философские концепции репрезентации. Он предпочитает коммуникативную онтологию, подобно тому как Булгаков придерживается идеи «соборности» в качестве основы знания. Ферри пишет: «Я могу прийти к заключению о своем существовании не из содержания моего личного представления, но, скорее, приводя это свое представление в действие. То, что я в нем встречаю, то и есть “Я”, которое невозможно понимать как представление о себе. “Я есть” является скорее следствием опыта отношения, в котором я чему-либо противопоставлен»[850]. Такого же мнения придерживался и Булгаков, для которого открытие Богом Своего Имени Моисею «Я есмь Сущий» (Исход 3:14) есть свидетельство высшей свободы. В этом смысле Ферри, как и Булгаков, определяет превосходство идей самополагания и самораскрытия над идеями соответствия и подчинения. Поскольку в самореференции, как и в коммуникации, вопрошающий является также и спрашиваемым.

Это означает, что Ферри, подобно Булгакову, возражает против философии Канта. Объяснение понимания немецким философом как связи между апперципируемым образом и представляемым понятием кажется им слишком умозрительным. Для Ферри эта идея ущербна в своей сути из-за того, что фактически предмет распознается еще прежде представления его понятия. Он считает, таким образом, что философия должна быть символической и опираться (так же считал и Булгаков) на высказывания и суждения. «Грамматика суждения, – пишет Ферри, – посредством интегрирования отношения образа и знака всего лишь освящает силу символа. Прежде всего она освящает силу глагола, глагола спряженного, который содержит, в частности, времена, наклонения и местоимения»[851]. Таким образом, в сочинении “Les grammaires de [’intelligence” можно обнаружить инверсию, подобную той, что мы находим в «Трагедии философии»: правила трансцендентальные становятся правилами грамматическими. Это – человеческая речь, которая состоит из отношения к чему-либо, обращения к кому-либо и отношения к себе, что дает возможность не господствовать над реальным миром, но участвовать в нем.

Однако в своем сочинении Жан-Марк Ферри не оставляет без внимания и современные теории лингвистики. Он считает, что языковой парадигме придается слишком большое значение как в феноменологической герменевтике Хайдеггера, так и в аналитической философии Витгенштейна, поскольку пределы нашего языка не являются пределами нашего мироздания. Поэтому во имя своего понимания человека он призывает