— Хорошо. Я согласна.

— Отлично. Теперь что касается счета, который открыла ваша дочь.

Она уставилась на него в полном недоумении.

— Да, счет на имя Антона и Эмиля. Что делать с этими деньгами?

Пернилле откинула волосы со лба.

— Какой счет?

Он протянул ей выписку:

— Там сейчас одиннадцать тысяч крон. Она делала регулярные взносы. Сумма довольно крупная…

— Что это за счет?

— Сберегательный счет для мальчиков.

— Можно посмотреть?

Она чуть ли не вырвала лист из его рук, всмотрелась в цифры. Да, Нанна клала деньги регулярно, по несколько сотен крон зараз.

— Откуда она брала деньги?

— Зарабатывала? — предположил молодой человек. И, смутившись, вспыхнул.

— Она не работала. То есть в нашей семейной фирме подрабатывала иногда, но не за такие деньги…

Он ничего не мог ей сказать, только то, что счет был открыт в январе прошлого года и что взносы делались каждые две недели и прекратились летом.

— Спешки нет, — сказал он. — Не обязательно принимать решение прямо сейчас. Что ж… — Он встал с неуверенной улыбкой. — Если у вас других вопросов нет…

Пернилле не могла оторвать взгляд от выписки со счета Нанны. Бумага лежала на столе, над семейными фотографиями, и дразнила ее. Издевалась над ней.

Когда представитель банка ушел, она снова набрала номер тюрьмы. Попала на любезного оператора.

— Я приду к мужу сейчас, — сказала она.

Охранник привел Пернилле в крохотную комнату для посещений, сам встал у двери. Тайс сидел сгорбившись на исцарапанной деревянной скамье в ярко-синем тюремном костюме, уставив глаза в пол.

Мгновение нерешительности. Затем она подошла, обняла его, ощутила, как он прижал ее к себе, почувствовала, как потекли по лицу слезы.

Они так и замерли, обнявшись, тихо покачиваясь. Его огромная рука зарылась в ее длинные каштановые волосы, словно в поисках чего-то потерянного. Она плакала.

Потом она села напротив него.

— Как мальчики? — наконец спросил он.

— С ними все хорошо.

Он отвел глаза и сказал:

— Я говорил с адвокатом. Она делает все, что может. Когда я выйду отсюда, я займусь домом и улажу все с банком.

Она отвернулась, вытерла слезы. Ее вдруг пронзила жгучая злость, и она никак не могла понять, откуда взялось это чувство.

— Я все устрою, — продолжал он. — Не волнуйся.

Глядя на бесцветный день за окном, она спросила:

— Что произошло у вас с Нанной прошлым летом?

Он вскинул голову, и она встретилась с ним взглядом. Его глаза — непроницаемые, порой агрессивные — принадлежали той стороне его натуры, которая пугала ее.

— Что?

— Раньше вы… — Слезы полились снова, и она уже не могла их остановить, как ни старалась. — Вы поругались? Может, ты ее чем-то обидел? — Ее голос прерывался, и в нем звучало обвинение — неожиданно для самой Пернилле.

— О чем ты?

Двадцать лет она жила с этим человеком и до сих пор не знала его. У людей всегда есть тайны. Возможно, так и должно быть.

— Нанна открыла в банке счет на имя мальчиков, — сказала Пернилле. — И постоянно делала взносы. То есть она где-то работала. На счету… — Она говорила очень медленно. — На счету сейчас одиннадцать тысяч крон.

— Ты же знаешь, где она работала! У нас.

— Мы не платили ей таких денег.

— Может, я иногда подкидывал. Или она откладывала.

— Тогда зачем держать это в секрете?

— Не знаю.

Пернилле не могла понять, верит она ему или нет.

— Нанна тебе ничего об этом не говорила?

— Нет. — Он потер заросший подбородок, прикрыл глаза. — Ты права. Она злилась на меня, это правда. Я говорил, что ей еще рано жить отдельно от нас. — Он наклонился через стол и взял ее руки в свои. — Чтобы она не так огорчалась, я иногда давал ей денег. Значит, вот что она с ними делала…

— Да, — кивнула Пернилле.

— Это все, что приходит мне в голову.

Она видела, что он пытается улыбнуться. Словно хочет сказать ей то, что говорил всегда: «Я все устрою. Не волнуйся».

Поэтому она улыбнулась в ответ, сжала его руки, обошла старый деревянный стол и поцеловала его.

— Я все устрою, — повторил он.

Лунд приехала на телестудию, чтобы встретиться с журналисткой, которая снимала документальный фильм о выборах. Она следовала за Хартманном и Бремером с самого начала предвыборной гонки.

— Меня интересует только то, что случилось на приеме в ратуше в последнюю пятницу октября, — сказала Лунд.

— И что я с этого получу?

— Ничего.

Журналистка моргнула:

— Это незаконно…

— Нет. Чтобы получить ордер, мне потребуется пять минут. В таком случае вам сегодня вообще не удастся поработать. Мы заберем все ваши материалы и оборудование и сами найдем то, что нужно. — Лунд улыбнулась. — А если мне покажется, что в вашем распоряжении имеется важная для расследования информация, ваша деятельность прервется не на один день.

— Почему я должна вам что-то показывать?

— Потому что у вас нет выбора.

— Все равно я бы хотела получить что-то взамен.

— Хорошо. Вы первая узнаете о том, что я найду. Если я найду то, что нужно. — Лунд села на край стола напротив журналистки и явно не собиралась уходить. — Будет достаточно записей с семи до восьми вечера.

— На приеме в ратуше тридцать первого октября?

— Совершенно верно.

— Ладно. Я помню этот вечер. Праздник был в штабе Хартманна.

Ее пальцы забегали по клавиатуре. Потом она нашла нужное место в отснятом видео. На экране появился Поуль Бремер с бокалом в руке, на лице улыбка.

— Обожаю смотреть, как они притворяются, будто уважают друг друга. Слышали бы вы, что они говорят в частной беседе.

— Вот как?

— На публике они улыбаются и обнимаются, а на самом деле ненавидят друг друга до синевы. И готовы на любую подлость ради пары лишних голосов.

Лунд смотрела на экран, едва слушая болтовню журналистки.

— Вот здесь Хартманн приглашает всех к себе в кабинет выпить.

Скоугор, лидеры меньшинств, Мортен Вебер, Бремер — все вместе со смехом и шутками разбирали бокалы с вином.

— Вы заметили там что-нибудь интересное? — спросила Лунд.