— А где Джиллиан?

Во время ее прошлых визитов Джиллиан всегда обозначала свое присутствие. Даже если у нее была работа, она все равно находила повод, чтобы слоняться внизу, вместо того чтобы отсиживаться у себя в студии. Для Абигейл было сюрпризом — и нужно сказать, приятным сюрпризом — для разнообразия застать Вона дома одного.

— В Брин-Море, — ответил он. — Через несколько недель открывается ее выставка. Сегодня она встречается со своим куратором, потом обедает с какими-то важными людьми, которые спонсируют ее шоу. Ее не будет до завтра.

Теперь Абигейл вспомнила, что Джиллиан говорила о своей выставке, которую планировали провести в небольшом музее при колледже в Брин-Море, пригороде Филадельфии.

— Похоже, серьезное мероприятие. Я уверена, что все пройдет успешно, — сказала Абигейл.

Она всегда изо всех сил старалась проявлять великодушие по отношению к Джиллиан, хотя бывшая подружка Вона ничем не могла быть ей полезна. Абигейл испытывала к Джиллиан искреннюю благодарность за то, что та хорошо ухаживала за Воном. А еще она понимала, что, если бы не эта маленькая женщина, Вону негде было бы остановиться в этом городе и, возможно, пришлось бы ехать лечиться куда-то за границу, где нет специалистов такого уровня. И тогда она вряд ли смогла бы видеться с ним.

И что было бы с ней самой?

Если в свое время Абигейл выступала в роли опоры для тяжело больного друга, то теперь ситуация изменилась на противоположную, и уже, наоборот, Вон частенько оказывал ей помощь и поддержку.

— Могу предложить тебе бокал вина, — сказал он, направляясь в кухню.

Она заметила, что на нем нет туфель, только пара серых шерстяных носков. Это напомнило ей один старый снимок, который она недавно видела. Накануне она помогала Лайле переносить кое-что из мебели в ее квартирку — небольшой книжный шкаф из бывшего кабинета Кента, который Абигейл переоборудовала под свою швейную мастерскую; они заталкивали его в спальню Лайлы, когда Абигейл заметила на комоде фотографию в рамке. На ней был молодой Вон — такой, каким она запомнила его в юности. Она взяла снимок, чтобы получше его рассмотреть. Вон, босой и голый до пояса, с выгоревшими на солнце волосами, которые развевались на ветру, стоял на каком-то тропическом пляже — такой же черный, как местные жители; из одежды на нем были только мешковатые шорты. Это фото произвело на Абигейл довольно сильное впечатление: Вон вполне мог быть героем с обложки какого-нибудь любовного романа. Так же он выглядел и теперь, в своих старых джинсах и надетой поверх выцветшей футболки с надписью «Гринпис» клетчатой фланелевой рубахе такого же глубокого небесного цвета, как и его глаза, — только сейчас Вон был постарше и без длинных волос.

— Лучше не надо, — сказала она. — Я целый день ничего не ела. Вино сразу ударит в голову.

— В таком случае как насчет бутерброда?

— Это было бы здорово, если тебя не затруднит.

— Не затруднит. Садись.

Абигейл села за стол, а он принес буханку хлеба и достал из холодильника закрытую пленкой миску салата с тунцом. Она сегодня велела своей секретарше отменить в «Четырех временах года» ленч с Бернис Гудман из журнала «Кантри Ливин» и теперь иронично улыбнулась, подумав, что вместо изысканной дуврской камбалы будет есть бутерброд с тунцом, отдавая последнему явное предпочтение.

Закончив делать бутерброд, Вон принес его к столу вместе с кувшином сладкого чая со льдом, без которого он никогда не обходился, — дань привычкам, завезенным из южных стран, — и, сев напротив нее, налил им по стакану чая.

— А ты сам есть не будешь? — спросила она, заметив, что он поставил только одну тарелку.

— Нет, а ты давай, вперед. В последние дни у меня с аппетитом что-то не очень, — сказал Вон, добавив, что, видимо, это связано с началом второго курса химиотерапии.

На эту тему он больше не распространялся, и Абигейл тоже не настаивала. Когда Вон был в настроении поговорить о своем здоровье, он делал это. Но чаще он предпочитал помалкивать, как будто хотел отвлечься от болезни на то время, пока они были вместе. Обычно, когда она была с ним, ей тоже удавалось затолкать все это поглубже в своем сознании. Но иногда — вот как сейчас — одна мысль, словно неожиданный удар в солнечное сплетение, больно била ее: ему — им — может и не принадлежать все время в этом мире.

Впрочем, Абигейл обнадеживал тот факт, что со времени ее последнего визита к нему он снова немного поправился. И даже слегка загорел. Нужно быть Воном, чтобы в сером унынии зимы умудриться отыскать лучик солнца. Волосы его уже настолько отросли, что нуждались в стрижке, и он выглядел не как раковый больной, а скорее как исхудавший исследователь после нескольких недель жизни в условиях дикой природы, когда приходилось питаться тем, что удастся найти.

После того как она закончила есть, они перешли в гостиную и уселись там на диван. Абигейл смотрела через громадные, от пола до потолка окна, на улицу.

— Похоже, приближается гроза, — сказала она, заметив темные тучи над крышей «Утюга»[104] вдалеке. Через мгновение ее догадка была подтверждена раскатом грома. — Мне нужно было взять зонтик. У тебя случайно не найдется лишнего, который ты мог бы мне одолжить?

— Уже уходишь? — спросил он. — Ты ведь только что пришла.

— Ты же меня знаешь: я всегда обо всем думаю наперед.

— Мне кажется, что именно поэтому ты любишь приходить сюда, чтобы отдохнуть от всего этого.

— Ты прав, — со смехом согласилась Абигейл и, сбросив свои шпильки, залезла с ногами на диван. — В любом случае тебе придется мириться с моим присутствием, пока не пройдет гроза.

— Ты что, не слышала прогноз? Они говорят, что это может продолжаться всю ночь. Если все так и будет, оставайся здесь, милости просим. — Ему не нужно было напоминать ей, что Джиллиан вернется только завтра.

— Не искушай меня, — с улыбкой ответила Абигейл.

Он задумчиво посмотрел на нее или, может быть, ей только показалось? Она знала, что в последнее время между ними возникло какое-то напряжение. После того как Кент ушел, она все чаще и чаще фантазировала, представляя себе, как у них могло бы сложиться с Воном. Он, видимо, тоже думал об этом, потому что Абигейл стала ловить на себе его странные взгляды: когда мужчина так смотрит на женщину, мысли его заняты не только погодой.

— Как дела на семейном фронте? — поинтересовался Вон.

Подумав о Кенте, она снова почувствовала привычную боль.

— Да, знаешь ли… У меня бывают хорошие дни, бывают и плохие. Хуже всего по ночам. Иногда с трудом засыпаю. Тяжело уснуть, если привык к тому, что рядом с тобой в постели кто-то есть.

Он сочувственно кивнул.

— Вы долго были женаты.