Они тут же отправились в путь, при этом умы молодых пап необратимо пострадали от жутких событий этой ночи. Без дороги и карты они смело двинулись по диким землям. Генрих требовал, чтобы близнецы переносили его даже через самые маленькие ручейки, лишь бы не замочить ног. Его все время одолевали подобные необъяснимые прихоти, а влажными вечерами, когда сон не шел, Генрих слышал тихий шелестящий шепот, который не принадлежал ему самому или кому-то из присутствующих; голос, подсказывающий ему, какие еще диковинные обряды следует провести. В конце концов, они достигли компромисса.

Теперь, когда маленький отряд проходил мимо городов и весей, один из новициев должен был тайно пробраться в поселение и бросить в колодцы куски гниющей плоти Генриха. Там, где это оказывалось невозможно, Генрих терял здравый рассудок и приказывал мальчикам выкрадывать людей из соседних крестьянских домов, чтобы он смог обнимать и беспричинно целовать их до тех пор, пока несчастные не начинали блевать. Затем их отпускали, предупредив, что, если они расскажут о том, что видели, демоны явятся за ними. При этом им следует помнить, что во всем виноваты Гроссбарты. Мало кто мог что-то сказать потом, ибо чума лишала их жизни задолго до того, как жертвы успевали оправиться от пережитых ужасов и собраться с мыслями, уже не говоря о том, чтобы говорить что-то внятное, а не просто выть и стонать. Так Великий мор обрел кратковременное возрождение в этих землях, а Генрих и его свита, оставляя за собой разорение и чуму, неуклонно шли на войну с Гроссбартами.

Гегель, вздрогнув, очнулся. Отступившая наконец лихорадка холодным потом остывала на его выжженной лысине. Окинув взглядом темную комнату, он попытался нащупать свою кирку на кровати и забеспокоился, не обнаружив ее на месте. Его доспехи были сложены на стоявшем рядом стуле, но, когда Гроссбарт попытался встать, ноги у него подогнулись, и он повалился на пол. Полежав несколько мгновений неподвижно, он прислушался к глухому гулу голосов за дверью. Прикрыв глаза, Гегель попытался вспомнить, что случилось перед тем, как он заболел, но припомнил только жестокую взбучку, которую они учинили арабу, обнаружив, что Барусс умер под его присмотром.

Дверь распахнулась, и внутрь хлынул свет, который обжег непривычные глаза Гегеля, но солнечное сияние очертило неповторимо узнаваемый силуэт Манфрида. Затем дверь затворилась, и Манфрид помог брату снова лечь в постель, вложил ему в руки бутылку. Гегель выпил и закашлялся, а брат только ухмылялся, пока не получил вино обратно.

– Что случилось? – спросил Гегель.

– Воля Ее исполнилась, – ответил Манфрид и отхлебнул. – Я не особо в курсе деталей, сам только-только очухался. Похоже, нам не надо было есть эту драную ведьму: даже дохлая попыталась нас отравить, стерва.

– Я ж тебе говорил. Поэтому, наверное, я и не могу ничего вспомнить.

– Ты мне говорил? Вот уж точно, ничегошеньки не помнишь.

– А ты что наскреб? Я помню, как араб скулил, когда мы его научили Деву Марию любить и еще добавили.

– Через день-другой после этого он и бунтовщик Лючано вылезли на реи, и я в них из арбалета стрельнул.

– По нужде или так?

– Ну, тут одно из двух. Помню, что Лючу прихерачил к мачте болтом – точно в башку. Даже Риго смеялся, когда тело этого ублюдка туда-сюда болталось, но потом древко переломилось, и он упал.

– А еще что?

– Араб не хотел спускаться, и я собирался мачту повалить. Но не успел, судя по всему.

– Он охренел, решил, что мы его поддержим, когда завернулся в капитанский флаг, будто в сутану. – Тут Гегель начал припоминать и другие эпизоды, связанные с арабом. – А он вроде на тебя с ножом кинулся?

– Да вряд ли, – нахмурился Манфрид. – Если и бросался, все прохлопал, потому что нет на мне такой раны.

– А после того, как ты кончил Лючано?

– Очень смутно. Мы вроде плыли, а они рыбу ловили, но только лысый хер поймали. Потом сняли иуду-рыцаря с мачты, потому что его гниль парус пачкала. Ну и выкинули тело за борт вместе с остальными свинособаками.

– И капитана Бар Гуся тоже? – удивился Гегель.

– Ты меня за язычника держишь? Барусса внизу оставили.

– А ведьму?

– Кто-то ее выбросил, пока мы спали. Мартин не признается, но это из него выбьем, когда ты себя получше почувствуешь.

– Так мы уже в пустыне? – помолчав немного, спросил Гегель.

– Еще нет, но уже рядом.

Гегель поморгал и пощупал матрас под собой на удивление чистой ладонью. Затем он вновь покосился на Манфрида и сказал:

– Когда ты прекратишь лыбиться и объяснишь, что тут происходит? Видит Дева, ты мне эту перинку не из мешка с репой вытащил.

– Идем, братец, увидишь, – ответил Манфрид, прикончил вино и помог Гегелю встать. – Сам подивишься Ее милости.

Держась за руки, они подошли к двери, и Манфрид вывел Гегеля наружу. Свет ослепил, но брат потащил его вперед, туда, где шум моря почти тонул в гуле человеческих голосов и ржании лошадей. Даже присутствие гнусных непарнокопытных не могло ослабить трепет, который испытал Гегель, когда его глаза наконец привыкли к яркому сиянию вокруг.

Они стояли на палубе громадного корабля – раза в три больше, чем их первая посудина. Но не десятки человек заставили его задержать дыхание, и не радостные клики, зазвеневшие при их появлении. Потряс живого святого флот, который рассекал волны рядом: невероятный, плавучий лес мачт, многие из которых несли большие белые паруса, украшенные кроваво-красными крестами.

– Мы попали на остров, – сказал Манфрид обводя рукой все вокруг. – Остров, где живут честные люди, которым не терпится рвануть на юга и прихватить кусочек добра, которое держат у себя неверные.

– Благослови нас Дева!

– И благословила! Мартин! – заорал Манфрид, когда на другом конце палубы возник кардинал. – Иди и услышь это из его собственных уст, брат! Этот глупец во всем покаялся перед Ее Святостью.

– Брат Гегель! – проговорил запыхавшийся Мартин, взобравшись по ступенькам на бак. – Касанье Девы Марии вновь исцелило тебя и вернуло из могилы, возвратило в руки, едва ли достойные касаться тебя!

– Ты же не оставлял меня с ним один на один, пока я болел, правда? – тихонько прошептал Гегель на ухо брату.

Первое, что насторожило Гегеля, – явное нежелание Мартина с ними пить. Под угрозой избиения он покорился и пригубил вина, но его жадные глаза пили больше, чем губы. За разговором он забылся и выпил больше, но прежде чем братья успели откупорить вторую бутылку, история его завершилась.

Пересказ Мартина имел ряд общих черт с реальными событиями, что, вероятно, было случайным и непреднамеренным сходством. «Поцелуй Горгоны» вправду несколько дней дрейфовал без руля и ветрил, пока все они бредили и слабели от обезвоживания, пока не попал в течение, проходившее около острова Родос. Там их корабль заметили и привели в гавань. Лишь два дня спустя после прибытия они вновь вышли в море – на сей раз в компании сотен человек, единых в решимости достичь владений неверных. Когда Мартин сообщил, что поход свершился исключительно по его приказу, как единственного на земле избранного первосвященника Девы Марии, повесть начала расходиться с правдой.