В ту же ночь, усомнившись в том, что проживет достаточно, чтобы отыскать более подходящего духовника, Родриго попытался облегчить душу в разговоре с Мартином. Изувеченный юноша беспокоился за спасение души капитана и своего брата даже больше, чем пекся о собственном блаженстве, и поэтому был разочарован, когда кардинал решил сам ему исповедаться и стал бредить о каких-то демонах и смерти своей возлюбленной Элизы. Рафаэль бодрствовал, даже когда Лючано, Мартин и Родриго уснули, пытаясь выхватить хоть какие-то понятные слова из разговора Гроссбартов, продолжавших пить на палубе, и шепота из кладовой.

В результате долгого спора верх одержала логика Манфрида, верившего в очистительную силу пламени. Братья принялись разводить костер на щите шевалье Жана. В его свете Гроссбарты различили на фоне паруса силуэт рыцаря, вниз от которого тянулся широкий потек. Гегель предложил проверить все на арабе утром, и Манфрид согласился, что это разумный подход. В качестве последней предосторожности Гегель отрезал куски только с пары хвостов убитой сирены – как можно дальше от того места, где они переходили в человеческую кожу.

Почти всю ночь братья не ложились, а коптили мясо, надеясь, что восхитительный аромат не скрывает ни яда, ни проклятья. Когда крышка люка и стулья с бака превратились в пепел, они согласились, что теперь припасов должно хватить до самого Гипта, если, конечно, экономить. Поэтому Гроссбарты отрубили часть планширя и закоптили еще кучу мяса, оказавшись в опасной близости к тому месту, где сомнительное мясо превращалось в каннибализм. Его они спрятали в мешки, а угли выбросили в море и огорчились, потому что плеск волн заглушил радостное шипение, которого они так ждали.

Спали по очереди, пока звезды вертелись над головой, а корабль качался под ногами, но оба уже настолько привыкли к этому, что не испытывали тошноты. Манфрид провел свою вахту, обходя палубу и посматривая в непроглядные глубины. Гегель провел свою на верхушке мачты, где нашептывал шевалье Жану мысли и соображения, которые боялся открыть даже своему брату. Здесь он чувствовал себя в безопасности, поскольку рыцарь умер в долгом промежутке между распятием и этим секретным разговором с Гегелем. Гроссбарты не прикасались ни к парусам, ни к штурвалу, ибо решили, что так они точно во всем полагаются только на волю Девы Марии.

Вскоре после рассвета Рафаэль возглавил исход из кубрика. За ним мрачно шагали Лючано и Мартин. Гроссбарты приветствовали спутников в своей обычной манере, то есть попросту не обратили на них внимания. Рафаэль откашлялся, а когда братья не отозвались, повернулся к остальным троим.

– Нужно наловить рыбы, – сказал он по-итальянски.

– Я что говорил по поводу тарабарских разговоров? – внезапно заинтересовался Манфрид.

– Этот матрос ни на каком другом языке не говорит, – вздохнул Родриго, указывая на Лючано. – Он только сказал, что нужно попробовать наловить рыбы, но я не знаю, как он это планирует делать, если крепления для сетей сорвало вместе с лебедкой.

– Пейте пиво, – посоветовал Гегель, – и молитесь.

– Да! – согласился Мартин. – Это единственный выход!

– Что они говорят? – по-итальянски спросил Рафаэля Лючано.

– Что мы тебя съедим, если будешь болтать, – отозвался наемник, чем решительно утихомирил моряка.

– Рыбу уже поймали, – объявил Манфрил, – но прежде, чем ее кто-то отведает, мы накормим ею араба. Проверим, что она не сгнила и не отравленная.

Ошеломленные спутники заговорили все разом, но Манфрид навел порядок взмахом заряженного арбалета. Тогда они заметили разложенные на палубе полоски копченого мяса, и у них потекли слюнки; несколько рук потянулось к еде. Арбалет заставил их отдернуться, а потом у края люка встал Гегель и хрипло обратился к остальным:

– Мы поедим, если араб останется жив к закату. До этого времени ни я, ни мой брат, ни один из вас ни кусочка не попробует. А теперь – слушайте Риго, он объяснит, как подогнать этот плот в Гипет.

Манфрид понес вниз большой кусок мяса, оставив других распутывать снасти и возиться с парусами. Дверь в кладовую подперли пивной бочкой, поскольку засов вчера снес Родриго. Слегка покряхтев, Манфрид отодвинул ее настолько, чтобы можно было протиснуться. Аль-Гассур, видимо, ценил свою жизнь достаточно высоко, чтобы не пытаться развязать Барусса, но они лежали бок о бок в центре кладовой и смотрели на Манфрида.

– Я тебе еды принес, араб, – сказал Манфрид.

Аль-Гассур не расслабился и не разнежился, как Гроссбарты, поэтому в его сумке было полно фруктов, сыра, сосисок и хлеба, которые он украл до того, как мессер Жан выбросил всю провизию. Это да еще взаимное недоверие к Гроссбартам убедили его не принимать таких подарков. Тем не менее араб провел с братьями довольно времени, чтобы не пытаться прямо им отказать.

– Тысячу раз будь благословен, о, досточтимый Манфрид, – затянул Аль-Гассур. – Быть может, ты снизойдешь и до того, чтобы накормить нашего капитана, а также дать нам, чем промочить горло?

– Вокруг вас столько пустых бутылок, что вы явно опустошили вон тот ящик, – заметил Манфрид. – Что до капитана, всем известно: рыба не на пользу душевнобольным, поэтому для него я принес сыр.

– А рыбу мне? – Подозрения Аль-Гассура крепли, а униженные мольбы усиливались. – Прошу тебя, о, честнейший Манфрид, подай же мне сие превосходное яство!

Манфрид швырнул арабу рыбу и подождал, пока тот откусит несколько кусочков и проглотит их, прежде чем отвернуться. То, как Барусс пялился на них, точно безмозглый зверь, сильно его бесило. И Гроссбарт страстно желал, чтобы капитан умер либо поправился. Но все равно он исполнит волю Девы Марии, хоть она и неисповедима равно для Гроссбартов и меньших людей. Придвинув бочку на место, он так и не увидел, как Аль-Гассур выплюнул мясо, которое спрятал за щекой.

– Они едят ее? – хохотал и рыдал Барусс.

– Нашу жену, – стонал Аль-Гассур, прижимая рыбье мясо к щеке.

– Мою невесту.

– Как мы отомстим за нее?

– Их кровью, – плакал Барусс, – их костями и душами.

– Она погибла, – причитал Аль-Гассур, – погибла, погибла, погибла.

– Но у тебя будет другая, – всхлипнул сквозь смех Барусс. – Призовешь другую, и она станет твоей, а я поплыву со своей по водорослевым угодьям. Больше, чем их Мария, больше, чем моя Матильда.

– О чем ты?

– Освободи меня, брат, – совершенно спокойно попросил Барусс. – Разрежь мои путы, и я покажу тебе.

Хоть Аль-Гассур и погрузился в безумие, одна мысль об этом заставила его вздрогнуть. В нерешительности он затянул:

– Гроссбарты вернутся, я уверен в этом. Лучше подождем, пока солнце зайдет, тогда они будут сторониться этой комнаты.

– Отомсти за нас, когда я уйду, брат, и тебя ждет награда.

Барусс закрыл глаза и начал тихонько напевать мелодию, которую они оба хорошо знали, хотя его человеческое горло и не могло передать ее сокровенную суть.