Эвери кивнул.

– Я вас понял. Простите меня, – сказал он.

Холдейн продолжал смотреть на него с откровенной неприязнью.

– С вашего разрешения я подведу итог сказанному директором, – произнес он наконец источавшим яд голосом. – Если вы хотите остаться в департаменте и заниматься работой, то беритесь за дело. А если вам угодно и дальше плакаться, культивируя в себе негативные эмоции, можете идти на все четыре стороны и предаваться сантиментам, сколько душе угодно. Мы уже слишком стары, чтобы долго утешать вас.

Эвери все еще слышал голос Сэры, видел ряды небольших розовых домов, мокнувших под дождем. Он попытался вообразить, какой станет его жизнь, если в ней не останется места департаменту. Слишком поздно, понял он почти сразу. Впрочем, поздно было с самого начала, потому что он пришел к ним, приняв то немногое, что они могли ему дать, и отдал взамен все, что мог дать сам. Как священник, потерявший на какое-то время веру, он понял, что есть только одно место, где он сможет обрести ее вновь. Вернись в свою юдоль, и сомнения исчезнут. Он посмотрел сначала на Леклерка, потом на Холдейна. Это были его коллеги. Узники молчания, они будут работать втроем бок о бок, возделывая эту сухую бесплодную почву все четыре времени года, чужие, но необходимые друг другу, сохранившие веру среди тех, кто не верил уже ни во что.

– Вы слышали, что я сказал? – сурово спросил Холдейн.

– Простите меня, – пробормотал Эвери.

– Вам не довелось воевать, Джон, – добродушно сказал Леклерк. – Вы еще не до конца поняли, насколько безоговорочной самоотдачи требует наша профессия. Чувство долга не стало для вас частью плоти и крови.

– Да, я понимаю, – сказал Эвери. – И мне действительно очень жаль. Я от всего сердца прошу у вас прощения… Мне только надо на час воспользоваться машиной, если это возможно. Я должен кое-что передать Сэре.

– Ну конечно.

Только сейчас он понял, что совершенно забыл о подарке для Энтони.

– Простите, – повторил он снова.

– Кстати… – Леклерк выдвинул ящик своего письменного стола и, достав из него конверт, благосклонно протянул его Эвери. – Это ваше новое особое удостоверение сотрудника министерства. Оно откроет перед вами многие двери. Выписано на ваше подлинное имя. В ближайшие недели такой пропуск может вам очень пригодиться.

– Спасибо.

– Откройте конверт.

Это был картонный прямоугольник, закатанный в целлофан и затейливо окрашенный в зеленый цвет так, что краска, светлая сверху, приобретала ниже темный оттенок. Его имя было отпечатано заглавными буквами на электрической пишущей машинке: МИСТЕР ДЖОН ЭВЕРИ. Предъявителю удостоверения дозволялось проводить любые расследования от имени министерства обороны Великобритании. Внизу стояла подпись красными чернилами.

– Спасибо.

– Оно гарантирует вам полную безопасность. Это личная подпись министра. Он всегда пользуется красными чернилами в силу старинной традиции.

Эвери вернулся в свой кабинет. Порой ему приходилось заставлять себя преодолевать внутренние преграды, подобно человеку, пересекающему огромную пустынную долину без всякой цели, просто чтобы либо приобрести какой-то новый опыт, либо отчаяться и сгинуть. Иногда он ощущал себя бойцом, который бежит в атаку на врага, предчувствуя, что его тело скоро перестанет существовать, но увлекаемый желанием нарушить унылый конформизм обыденного существования и доказать, что в его жизни была хоть какая-то реальная цель, что, как намекнул Леклерк, он способен переступить через капризы своего сознания ради единения с истинным Богом.

И, уподобившись пловцам, нырнуть

в прозрачность вод,

Где мир еще не одряхлел, не устарел,

не надоел, где радость оживет.

Руперт Брук. 1914

10

Прелюдия

Холдейн вышел из «хамбера» у самого гаража.

– Не стоит ждать меня, – сказал он шоферу. – Вам еще нужно отвезти мистера Леклерка на встречу с министром.

Потом он не спеша направился по асфальтированному тротуару мимо желтых заправочных колонок и рекламных щитов, поскрипывавших на ветру. Уже наступил вечер, снова собирался дождь. Мастерская оказалась небольшой, но оборудованной по последнему слову техники. В одном из углов было выгорожено нечто вроде автосалона для продажи машин, в другом находилась ремонтная зона, а в центре возвышалось подобие башни, предназначенной для жилья. Башня была отделана шведским деревом, с прекрасной планировкой, а фонари на ней имели форму сердец или червонной масти, причем постоянно меняли цвет. Откуда-то доносился завывающий звук токарного станка, на котором обрабатывали металлическую деталь. Холдейн зашел в контору, где горел свет. Но там никого не оказалось. Пахло резиной. Он надавил на кнопку звонка и тут же зашелся в приступе кашля. Иногда, кашляя, он прижимал руки к груди, а его лицо выдавало покорность человека, смирившегося с неизбежностью боли. На одной из стен висели календари с девушками в купальниках, а рядом – трогательно написанное от руки небольшое обращение, с виду похожее на рекламное объявление, которое гласило: «Святой Христофор и ангелы его небесные, молим вас уберечь нас от аварий на дорогах! Ф.Л.». В клетке у окна нервно метался волнистый попугайчик. Первые крупные капли дождя лениво застучали по стеклам. Потом вошел юноша лет восемнадцати с пальцами, испачканными машинным маслом. На нем был рабочий комбинезон с вышитым на нагрудном кармане красным сердечком и короной поверх него.

– Добрый вечер, – поздоровался Холдейн. – Прошу прощения, но я разыскиваю старого знакомого, давнего друга. Мы в последний раз общались много лет назад. Его зовут мистер Лейсер. Фред Лейсер. Я подумал, что, быть может, вы знаете…

– Сейчас позову, – сказал парень и исчез.

Холдейн терпеливо ждал, разглядывая девиц на календарях и гадая, кто повесил здесь эту «красоту» – юнец или сам Лейсер. Дверь снова открылась. Это был Лейсер. Холдейн сразу узнал его по фотографии. Он очень мало изменился. Прошедшие двадцать лет не изрезали его лицо глубокими морщинами, а лишь покрыли легкой сеточкой кожу вокруг глаз и в уголках рта. Рассеянный свет, лившийся из-под потолка, не отбрасывал теней. С первого взгляда это очень бледное лицо говорило о своем владельце только то, что он – человек одинокий.

– Чем могу служить? – спросил Лейсер, встав почти по стойке «смирно».

– Привет. Неужели вы не узнаете меня?

Лейсер посмотрел на него с таким выражением, словно его попросили назвать цену какой-то детали: вроде бы равнодушно, но с легкой обеспокоенностью.

– Вы уверены, что мы знакомы?

– Конечно.

– Значит, это было очень давно, – заметил он. – У меня хорошая память на лица.

– Двадцать лет прошло. – Холдейн закашлялся с извиняющимся видом.