причинили ему люди и несправедливая история, и именно осознание этого зла рождает в нем перемены. В тот момент, когда эти перемены начинаются, в него через щель в его душе проникает великая темнота. Для моего хозяина это была ползучая, многоногая темнота в виде быстро плодящейся тысяченожки, которая вползла в его жизнь в первые годы заключения. Тысяченожка наплодила многочисленное потомство, которое вскоре начало пожирать его, а потому к третьему году темнота загасила весь свет в его жизни. А туда, где обосновалась темнота, свет уже не может проникнуть.

Бо́льшую часть времени мысли «человека ярости» заняты одной страстью: жаждой справедливости. Если его посадили, то он должен отомстить тем, кто его посадил. Если он утратил что-то, то должен забрать это у похитителей. Это важно, потому что только такое возвращение утраченного даст ему шанс стать тем, кем он был прежде.

В истории с моим хозяином его встреча с адвокатом и переводчиком была первым за долгое время случаем, когда ему приходилось действовать, исходя из своих эмоций. В заключении любые его чувства в любое время не имели никакого смысла, потому что он не мог действовать, исходя из них. Какая была польза от того, например, что он чувствовал гнев? Он ничего не мог с этим поделать. Чувствовать любовь? Ничего. Все, что он чувствовал, проглатывала пасть его несвободы.

Он должен понять, что «миссис Фиона», которую он не видел после суда, настаивала на том, чтобы деньги были положены ему в сумку, если он откажется их взять, и вернулись с ним в Нигерию в самолете. «Не депортация, – говорила ему очень молодая черная женщина, которая представилась нигерийкой, одна из многих, кто говорил с ним. – Они просили вас – ваш университет предложил вам грант на учебу в качестве компенсации, если вы все еще хотите учиться и останетесь в ТРСК, но вы не дали им никакого ответа. Поскольку вы отказываетесь говорить даже со мной, они возвращают вас в Нигерию со всем, что вы сюда привезли».

Даже этой женщине, хотя он и внимательно ее разглядывал, он не сказал ни слова. Вот почему те, кто хотел что-то сделать с ним или для него, замолкали и пытались просто понять смысл его маленьких жестов – косые взгляды, покачивание головой, даже реакции, совсем лишенные коммуникационного смысла, например покашливания. В конечном счете они пришли к выводу, что его молчание может означать одно: единственное его желание – вернуться домой. Они просмотрели его формуляр и связались с ближайшим родственником, его дядюшкой. Потом, два дня спустя после его освобождения, его отвезли в аэропорт. Ему дали билеты, посадили в самолет, сказали, что связались с его дядей и тот будет ждать его в аэропорту Абуджи. Потом, пожелав ему удачи, адвокаты, правительственные чиновники Турецкого Кипра, один из служащих университета, в который его приняли, и нигерийка помахали ему на прощание. Но даже на это он не отреагировал.

Он не произнес ни слова, пока самолет не поднялся в воздух. И сразу же мертвые события открыли свои глаза, а из могил времени начали всплывать знакомые образы. Когда наконец страна, в которой была переписана его история, превратилась в маленькое пятнышко внизу, он обнаружил, что снова пытается проследить траекторию своего путешествия. Как он оказался в этом месте, где с ним сделали такие неслыханные вещи? Он ждал несколько мгновений, пока ответ, поднимая рябь, всплывал на поверхность из глубин его разума: он приехал, чтобы соответствовать статусу, позволявшему ему быть с Ндали, о которой он думал почти все эти годы, но наконец, измученный непреходящими страхами, воображением и сновидениями о том, как она уходит от него, он перестал позволять себе думать о ней. Он вспомнил торжество в доме ее отца и свое унижение. Он вспомнил Чуку, который мучил его. Самолет приземлился в Стамбуле, когда появились воспоминания о птицах, мокрых и мерцающих. Он видел кур, видел, как сам кормит их. Он видел себя – вот он пишет на стенке курятника дату последней общей уборки, которую он делал каждые две недели. Он вспоминал, как собирает яйца в курятниках, сдувает с них землю и перья, кладет в мешочек. Потом, где-то в прошлом, он увидел, как делает запись о появлении новых цыплят в большом шестисотстраничном журнале учета, обложка которого давно отвалилась, а на первых семидесяти с чем-то страницах оставались записи, сделанные еще его отцом. Потом он увидел себя на большом рынке в Ариарии, где он продавал клетку с желтыми бойлерами и петушком-альбиносом, чей гребешок был разодран пополам во время драки с другим петушком. Чукву, воспоминания об этих вещах даже по прошествии стольких лет снова разбили его сердце.

Агуджиегбе, когда вдали уже показалась страна детей великих отцов, я оставил тело моего хозяина, горя желанием снова увидеть прекрасные дождевые леса Алаигбо, эту землю, где бархатные зеленые тени утра превращаются в подрагивающую пелену ночи. Многочисленные деревья, росту которых не препятствует ничто, пьют неустанный дождь. Когда паришь над ними, глядя на леса, как на крылатые существа, леса кажутся плотными, как внутренности антилопы. В лесах текут реки, ручьи, есть озера и священные воды богов (Омамбалы, Льи-Оча, Озалы и многих других). Человеку недолго идти из леса до окраины деревни. Первым делом он видит еще больше деревьев со съедобными плодами – бананами, папайей, зелеными манго, – в глубинах леса таких почти и не встретишь. Во времена отцов хижины строились тесно. Их скопление простиралось всего на несколько бросков камня, и это была деревня. Нынче деревни превратились в городки, а леса вторглись в места обитания людей. Но красота земли остается: тихие пики гор и долины, великолепные для тех, кто пришел посмотреть на них. Вот по чему я тосковал, пока отсутствовал мой хозяин, и именно это я отправился посмотреть в первую очередь, когда мой хозяин и его дядюшка, встретивший его в аэропорту, приехали в страну великих отцов.

Ни он, ни дядя ни слова не сказали о его ситуации, пока не приехали в Абу, где всего двумя годами ранее дядюшка покинул гражданскую службу. На всем пути – в такси ли, которое вывезло их из аэропорта, в автобусе, который восемь часов вез их из Абуджи до Абы, – они находились среди чужих людей. Но теперь, у въезда в Абу, когда автобус остановился на обочине шоссе, чтобы пассажиры помочились в кустах, его дядюшка, справляя малую нужду, спросил, не случилось ли с ним чего в тюрьме. Некоторое время мой хозяин молчал. Он мочился рядом с