ним широко раскрытыми, как у коровы, и бессонными, как у рыбы, глазами. По сути дела, не будь моего вмешательства или будь я плохим чи, он вообще никогда бы не родился».

И тогда по этой толпе бессмертных пробежал приглушенный ропот.

«Все это правда, благословенные. Это случилось на его восьмом месяце, когда он находился в чреве матери. Она сидела на табурете между двумя ведрами, одно с чистой водой, с прозрачной пленкой наверху, представляющей собой остатки мыльной пены, другое с водой мутной, в которой мокнут одежды. На груде нестиранной одежды лежал пакет с моющим средством «Омо». Она не видела, а ее чи не предупредила ее о том, что ядовитая змея, обнюхавшая влажную землю вокруг матери, ощутив росистый запах листьев и кустарников вокруг этого места, заползла под груду одежды и начала там задыхаться. Но я стоял, выйдя из моего хозяина и его матери, как я часто делаю, пока мой хозяин не обретет свое тело в его полноте. Я видел ее – черную змею, забравшуюся в штанину брюк, и когда мать потянулась к брюкам, змея укусила ее.

Это нападение произвело мгновенное действие. По ошеломленному выражению ее лица я понял, что укус был ужасающим. В точке укуса появилась капля темной крови. Она вскрикнула так громко, что мир вокруг нее бросился ей на помощь. Как только змея укусила ее, я понял, что яд может распространиться и убить моего хозяина в его приюте, во чреве матери. И потому я вмешался. Я видел, как яд движется к моему хозяину, который представлял собой всего лишь спящий плод во вместилище чрева. Яд был насыщенный, горячий и мощный, мгновенный и губительный, и стремительный в своем движении по кровяному руслу. Я попросил ее чи вынудить ее кричать во всю мочь, чтобы немедленно пришли соседи. Какой-то человек быстро обвязал тряпкой ее руку чуть выше локтя, что предотвращает распространение яда по телу и вызывает опухание руки. Другие соседи атаковали змею, закидали камнями, превратили ее в желе, человеческие уши были глухи к ее мольбам о милосердии.

Вы все знаете, что мой долг – знать, разгадывать тайны вокруг существования моего хозяина. И воистину, даже коза и курица могут подтвердить, что я видел и слышал много чего. Но сюда я пришел главным образом потому, что мой хозяин попал в серьезную беду, такую беду, которая может заставить плакать кровавыми слезами».

– Ты хорошо говоришь! – сказали они.

«Ваши сородичи говорят, что даже человек, стоящий на самой высокой горе, не может увидеть весь мир».

– Эзи окву[97], – согласно забормотали они.

«Ваши сородичи говорят, что, если человек хочет почесать себе руку или почти любую другую часть тела, помощь ему для этого не требуется. Но если ему нужно почесать спину, то он должен просить помощи у других».

– Ты хорошо говоришь!

«Поэтому я и пришел: в поисках ответа, в поисках вашей помощи. Обитатели земли живых мертвецов, я опасаюсь, что сильная гроза потребовала закрытия единственной дороги в утопическую деревню Окосиси, и эта просьба была удовлетворена».

– Туфия! – хором произнесли они. На что один из них, сам Эзе Оменкара, великий охотник, который при жизни посещал такие далекие места, как Одунджи, и приносил домой много дичи, сказал:

– Нди ибем, приветствую тебя. Мы не можем, махая руками, отогнать змею, грозящую ужалить нас, как мы отгоняем комаров. Они не одно и то же.

– Ты хорошо говоришь! – воскликнули они.

– Нди ибем, квену[98], – сказал Эзе Оменкара.

– Ийаах! – воскликнули они.

– Кве зуеену[99].

– Ийаах!

– Дух-хранитель, ты говорил, как один из нас. Ты говорил, как тот, чей язык созрел, и твои слова воистину стоят на ногах, они стоят – даже сейчас – среди нас. Но мы не должны забывать, что если кто моется, начиная с колен, то, когда он дойдет до головы, вода может закончиться.

– Ты хорошо говоришь! – прокричали они.

– Поэтому расскажи нам о той грозе, в которую попал наш сын Чинонсо.

Агбатта-Алумалу, я рассказал им все, как видел эти события своими глазами, как слышали мои уши и как я теперь говорю тебе. Я рассказал им про Ндали, про его встречу на мосту и его любовь к ней. Я рассказал им о его жертвах, о продаже дома. Рассказал про Джамике, о том, как он надул моего хозяина и как мой хозяин, думая, что белая женщина спасла его, теперь лежал без сознания, убив, вероятно, другого человека.

– Ты хорошо говоришь! – хором произнесли они.

Потом среди них наступило молчание, молчание того рода, какой невозможен на земле. Даже ичие Олиса, разгневанный тем, что его сын продал землю, смотрел в очаг пустыми глазами, безмолвный, как мертвая собака. Приблизительно пятеро из них поднялись и отошли в угол посовещаться. Когда они вернулись, ичие-нне Ада Оменкара, бабушка моего хозяина, сказала:

– Ты знаешь что-нибудь о законах народа этой новой страны?

«Не знаю, великая мать».

– А раньше он убивал людей? – спросил ичие Эзе Оменкара, прапрадед моего хозяина.

«Нет, не убивал, ичие».

– Дух, – сказал теперь Эзе Оменкара, – может быть, человек, которого он ударил табуреткой, выживет. Мы приказываем тебе вернуться и блюсти его. Не ходи в Беигве с отчетом для Чукву, пока не будешь точно знать, что он убил того человека. Мы надеемся, что, если тот всего лишь получил удар табуреткой, он не умрет. Пусть твои глаза уподобятся глазам рыбы, и возвращайся сюда, когда у тебя будут новости для нас. – Потом, обращаясь к остальным, он сказал: – Нди ибем, я выразил ваши мысли?

– Гбам! – хором откликнулись они.

– Чи, который засыпает или оставляет своего хозяина и отправляется в путешествие – кроме случаев необходимых, как этот, – есть эфулефу, слабый чи, чей хозяин уже привязан, как овца, к убойному столбу, – продолжил он.

– Ты хорошо говоришь.

«Я слышу вас, обитатели Аландиичие. И теперь возвращаюсь».

– Да, возвращайся, мы разрешаем, – воскликнули они. – Возвращайся тем путем, которым пришел.

«Исеех!»

– И пусть не гаснет свет на твоем пути назад.

«Исеех!»

Я развернулся, чтобы покинуть их – тех, кто более не подвержен смерти, и мне хотя бы стало легче оттого, что я нашел отдохновение от моей паники. И я шел, не оборачиваясь, размышляя: что это был за прекрасный голос, который снова зазвучал в песне, сопровождавшей меня?

Чукву, так завершилось мое путешествие. Я долго летел над пламенной ночью, миновал белые горы в самых дальних царствах Бенмуо, на которых стояли чернокрылые духи, разговаривая загробными голосами. Приближаясь к величественным границам земли, я увидел Эквенсу, божество-проказника,