Омамбалаукву, чья сестра течет на земле, приглушенно ревели в черной дали. Я пересек светящийся мост, по которому в неистовой спешке толпы людей со всех четырех сторон света неслись в землю, где обитают духи предков. С реки я услышал поющие голоса. Хотя голоса пели слаженно, среди них был и запевала. Этот четко различимый голос звучал громко, но тонко и гибко, мелодичный в своих тонах и пронзительный, как клинок нового мачете. Они пели знакомую колыбельную, древнюю, как и сам мир. Я вскоре понял, что этот голос принадлежит Овунмири Эзенваньи, а сопровождают его голоса многочисленных дев несравненной красоты. Они вместе пели на древнем мистическом языке, который, сколько бы я его ни слышал, я не мог разобрать. Они пели детям, умершим во время родов, чьи духи пересекают долины небес, не зная направления, потому что дитя даже в смерти не отличает правого от левого. Его нужно направлять в царство спокойствия, где обитают матери, чьи груди полны чистым, нестареющим молоком, чьи руки нежны, как теплейшие из рек.

Они называют нас нва-на-энвегхи-нку – «бескрылые», потому что мы – духи и можем передвигаться по воздуху без крыльев, и «дети», потому что мы обитаем в телах живых людей. Поэтому я знал, что они поют для меня, и остановился помахать им и поблагодарить их за песню. Но, Чукву, слушая ее, я не мог понять, как тебе удалось создать голоса столь очаровательные. Как ты наделил эти существа такой силой? Не искушает ли это пение того, кто его слышит, остановиться? Не искушает ли оно даже полностью приостановить путешествие в Аландиичие? Не потому ли многие умершие навсегда зависают между небом и землей? Духи умерших, сидящие у теплого берега, не они ли – те самые существа, кто, умерев, не обрел покоя и чьи призраки бродят по земле? Я видел много таких – они странствуют, невидимые, невидящие, они не принадлежат ни тем местам, ни этим, постоянно находятся в состоянии одинду-овуканма. Не пребывают ли некоторые из них в таком состоянии потому, что их очаровала прекрасная музыка Овунмири и ее труппы?

Отцы древности говорят, что человек, чей дом в огне, не станет выгонять крыс. И хотя я и был очарован мелодией, но она меня не околдовала. Я шел, пока звуки музыки не перестали доноситься до меня совсем. Не мог я более видеть и сверкающих кпакпандо[91], число которых столь огромно, что в языке отцов они получили двойственное название. Числом они сравнимы с песчинками земли, а потому образуют единое слово: звезды-и-земля. Я шел, а звезды и все, что соединялось с землей, исчезало, словно одеяло тьмы накидывали на пропасть, распростершуюся на весь мир. Холмы пересекала петляющая тропинка, на каждом повороте освещаемая факелами, пламя которых могло посоперничать в яркости со светом солнца. Здесь начинают встречаться ндиичие-нна и ндиичие-нне[92] со всей Алаигбо и из-за ее пределов, собиравшиеся в группы на пути к великим холмам вдали. Тропинка украшена по обеим сторонам нитями священных листьев ому, закрепленными на ветках, как причудливые ленты. На свежих пальмовых листьях закреплены также и моллюски, каури, черепашьи панцири и драгоценные камни всякого рода.

Начиная отсюда, по мере того как поднимаешься на холмы, число путников возрастает. Недавно умершие спешат к холмам, все еще неся в себе агонию смерти и признаки жизни, – мужчины, женщины, дети, молодые и старые, сильные и слабые, богатые и бедные, высокие и низкорослые. Они идут, ступают, не производя ни звука, по мягкой земле дороги, посверкивающей яркими огнями. Но холмы, Эгбуну, холмы наполнены светом – подрагивающим свечением, которое, кажется, чуть ли не течет, как невидимая река в глазах, созерцающих его, а потом рассеивается в туманном вихре сияния. Я часто думал о том, как близко живые подошли к тому, чтобы передать суть Аландиичие в песне лунного света, которую пели старые матери (и их живые дочери):

Аландиичие —

Место, где мертвые живы,

Место, где нет слез,

Место, где нет голода,

Место, куда я приду в конце.

На самом деле Аландиичие – это карнавал, живой мир вдали от земли. Это похоже на великий рынок Ариария в Абе или Оре-орджи в Нкпа во времена до прихода Белого Человека. Голоса! Голоса! Люди в безупречно белых покровах шли или собирались вокруг большого глиняного котла с огнем, расположенного внутри кольца omu. Я заприметил один такой круг, где собралась родня Океохи. И найти его не составляло труда. Там находились знаменитые отцы. Те, кто дожил до немощной старости и умер очень-очень-очень давно. Число их было слишком велико – всех не назовешь. Были здесь, например, Чуквумеруидже и его брат Ммереоле, великий Онье-нка[93], скульптор, создавший лик, который имели духи предков. Его творения выставлялись как примеры великого мастерства народа игбо: его скульптуры и маски божеств, лики многих арунси, икенга и агву, гончарные изделия. Этот человек оставил землю больше шестисот лет назад.

Обитают здесь и великие матери. Число их слишком велико – всех не назовешь. Самая именитая, например, – Ойадинма Ойиридийа, великая танцовщица, с которой связана известная пословица: «Ради лицезрения ее талии не жалко и козу зарезать». Среди многих других были Улоаку и Обиануджу, глава одной из величайших организаций в истории, кого сама Ала, верховное божество, помазала бальзамом, смешанным с медом, и кто отравил воды клана Нгва много веков назад.

Любой, увидевший эту группу, сразу бы понял, что мой хозяин принадлежит семье прославленных людей. Они бы поняли, что он принадлежит к племени людей, которые существовали в мире столько же, сколько существовал человек. Он не из тех, кто падает с дерева, как простой плод! И потому я с предельным почтением и смирением стоял перед ними, мой голос звучал как голос ребенка, но мой разум был подобен разуму старейшин.

«Нде би на’ Аландиичие, екене’м уну».

«Ибиа во!» – хором ответили они.

«Нде на эче эзи на’уло Океоха на Оменкара, экене му уну!»

«Ибиа во!»[94]

Царственный голос нне Агбасо заставил меня смолкнуть, а звучал он пронзительно, как голос птицы в клетке. Она начала петь обычную приветственную песнь «Ле о Биа Во», и ее голос своим очарованием и сладкозвучием был подобен голосу Овунмири Эзенваньи и ее команды. Ее песня торжественно поднималась и распространялась по воздуху, очаровывала собрание, подбиралась к каждому, охватывала всех. И они погрузились в такое молчание, что я снова стал остро ощущать абсолютное различие между живыми и