луже собственной крови, боясь, что умрет, и тогда мысли о ней неколебимо стояли в его мозгу, как стража. Он заново переживал все мгновения, когда она так или иначе противилась его отъезду из Нигерии, например, когда она сказала ему о сновидении, подробности которого не стала раскрывать. Даже перед тем, как полиция забрала его, он видел, как она наблюдает за ним, словно просто сидит в другом конце залитой кровью комнаты. И когда его забрали, он пытался связаться с ней по телефону, но его телефон не хотел работать. Он пытался купить новый, много раз умолял медсестер, но они неизменно отвечали, что им запрещено ему помогать. Полиция запретила ему доступ ко всему, кроме еды и лекарств. Медсестры не желали ни о чем с ним говорить. Лишь одна из них знала язык Белого Человека, но даже и та с трудом понимала его, когда он говорил. Шли дни, он впадал в бешенство, озлобление и бред. Потому что пришел к твердому убеждению, что Джамике и злой дух, желая уничтожить его, в своей настойчивости и безжалостности пойдут до конца. И теперь их усилия принесли результат. Он сражался изо всех сил, но он сражался с врагом, оружие которого не имело себе равных. Когда он уже было подумал, что победа близка, что он сорвался с крючка, его подцепил другой крюк, более острый.

Психологически его добивали несколько недель, в течение которых его бросили все, кого он знал. Даже Тобе, который замедлил его падение и часть пути нес его крест, не приблизился к территории его возобновленных страданий. Только представитель университета вместе с заместителем ректора пришли на суд в первый день. Они взяли на хранение его вещи. Если его освободят, то, скорее всего, депортируют, и тогда они переправят его вещи в аэропорт. Они позвонили его дяде. В умопомрачении он умолял нигерийского студента Димеджи помочь ему связаться с Ндали. Дрожащими руками он записал ее номер.

– Что ей сказать? – спросил Димеджи.

– Что?

– Да, что ей сказать?

– Что я ее люблю.

– И все?

– Так оно. Я ее люблю. Я вернусь. Я жалею, что уезжал, и прошу прощения за все. – Он помолчал, чтобы силой глаз внушить Димеджи важность того, что он говорит. Когда тот кивнул, мой хозяин продолжил: – Но я вернусь. Я ее найду. Скажи ей, что я обещаю. Я обещаю.

И все. На большее у них не было времени. Он больше никогда не видел Димеджи. Ни один человек из тех, с кем он познакомился до событий, которые привели его в тюрьму в чужой стране, не появился в последующие четыре года. Приходила только та немка, его главный обвинитель. И еще один человек – ее муж, который шестнадцать дней пролежал без сознания в больнице, он был его вторым обвинителем, он подтверждал показания жены. Этот человек говорил, что, войдя в дом, увидел чернокожего человека на своей жене, которая сопротивлялась насильнику. И в тот день судья обратился к мужу Фионы и заговорил с ним по-английски.

– Итак, мистер Айдиноглу, вы до этого знали, что ваша жена будет встречаться с этим человеком?

– Да, сэр. Она медсестра. Хороший женщина, которая любит помогать другим. Она хотела помочь этому бедному насильнику из Африки. Walahi yaa!

– Позвольте попросить вас не употреблять бранных слова перед судом, мистер Айдиноглу.

– Простите, ваша честь.

– Ведите себя подобающе. Итак, это вы позволили ей привести его в ваш дом?

– Нет, она всегда помогай людям. Для нее это нормальное состояние, yani[104]. Когда я вошел, он пытался ее изнасиловать.

– Можете вы рассказать суду, что вы увидели?

– Моя жена, yani, лежал на полу у обеденного стола, а этот человек сверх сидел, и он держал ее за шею, одной рука. Прошу прощения, не той рука. Другой рука он пытался помочь себе войти в нее. Это было отвратительны, ваша честь. Очень отвратительны.

– Продолжайте.

– Я сразу бросился на него, и мы начал драться, а перед этим я попросил жену вызвать полиция. У меня была бутылк, и я его ударил, потом пошел посмотреть моя жена, она все еще был на полу, плакал, дышал громко. И тут этот человек очень тихо подошел и ударил меня в центр голова сюда – в это место, ваша честь, – табуретка. Я упал. Больше не помню что.

Агбатта-Алумалу, отцы говорят, что щелчок, который разбил голову собаки, нужно назвать как-то иначе. Мой хозяин ничего не мог сделать для своей защиты. После того второго заседания был вынесен приговор. К тому времени все уже было решено. Пять недель как решено. Облаченный в слова и оглашенный человеческим ртом приговор – сначала на языке той земли, потом на языке Белого Человека – не значил ничего, потому что мой хозяин уже получил куда как более тяжелый приговор, причиной которого стали действия столь чудовищные, что они навсегда отпечатались в его мозгу. А потому оглашение того, что он приговаривается в общей сложности к двадцати шести годам заключения за попытку изнасилования и попытку убийства, не значило ничего. К тому времени его жизнь, та жизнь, которую он знал прежде, уже отделилась от него, как обреченная тень от своего источника, брошенная с утеса в бездну забвения, и на протяжении всех этих лет она продолжала падать, а он продолжал слышать вопль ее темного голоса.

19. Семена гнева

Гаганаогву, я здесь должен сказать, что для понимания мотива моего хозяина в том действии, в котором я объявляю его невиновным, ты должен иметь в виду: причиной его страданий стала его любовь к этой женщине. Ранние отцы говорят, что Орджинта, могучий охотник древности, был разорван на части во время охоты за достойной добычей. Хотя даже среди отцов эта история считалась легендой, ты знаешь, что случилось это в те времена, когда Алаигбо была в самом расцвете, когда все было таким, каким ты хотел. Тогда не существовало еще даже меня. Люди сооружали прямоугольные дома из земляных кирпичей, хранили святилища в своих оби, спрашивали совета у предков и постоянно кормили их, и никто не покушался на личную свободу соседа, потому что верил в первичный закон сосуществования. (Пусть орел сидит на ветке, путь ястреб сидит на ветке, а если кто из них скажет, что другой не должен сидеть на ветке, то пусть сломаются его крылья.) Орджинта, молодой человек, который повадился вызывать свою суженую до того, как она достигла возраста ясной луны, прятался вечером за компаундом его отца и