– Господь, Господь небесный услышал мои молитвы! Он услышал меня! Хвала Господу!

И толпа воскликнула в ответ:

– Аллилуйя!

– Вы не знаете, не знаете, братья и сестры, что вот сейчас Господь сделал для меня. – Он с такой силой топнул ногой о землю, что вокруг поднялась пыль. – Вы не знаете!

Человек достал платок, отер глаза, потому что он, Эгбуну, и вправду плакал. Мой хозяин огляделся и увидел, что толпа растет. На углу припарковался грузовичок, из него вышли муж и жена, чтобы быть свидетелями происходящего. На балкон своей квартиры в доме с другой стороны дороги вышла пожилая женщина и теперь, опершись на перила, смотрела на них. Повсюду вокруг он видел лица, глаза, на него словно надели какую-то невидимую цепочку, совершенно умиротворившую его.

– Благодаря этому человеку я спасся. Я был вором. Я украл деньги у него и у других. Но Господь использовал этого человека, чтобы тронуть мое сердце. Господь использовал его, чтобы спасти меня. Хвала Господу!

Собравшиеся ответили:

– Аллилуйя!

И вот – мог ли мой хозяин сделать что-нибудь с этими людьми, окружившими его? Нет, Чукву. Они были непобедимым оружием, которое нейтрализовало все его яркие заклинания и тщательные планы. Происходящее было недоступно его пониманию, потому что теперь этот творец его скорбей взял его за руку. Что еще мог сделать мой хозяин – только позволить ему это. Потом он в изумлении увидел, как человек становится перед ним на колени, держа его руку.

– Брат Чинонсо-Соломон, я стою перед тобой на коленях, именем Господа, который сотворил тебя, и меня, и весь мир, и… прощения, прощения. Пожалуйста, прости меня именем Иисуса.

Хотя некоторые его слова были поглощены взрывом помех в мегафоне, почти все, казалось, поняли их. По толпе все громче распространялся гул. Молодой человек в красной рубашке и коричневом галстуке, на котором виднелось изображение церкви и креста, начал молиться, трясти тамбурином – маленьким круглым инструментом с маленькими металлическими вставками, которые начинали звенеть, когда он ударял по инструменту ладонью, издавать звук, похожий на тот, что производят металлические жезлы, какие носят священники и дибиа. Хотя мой хозяин и не слышал его, он мог ощущать, что говорит этот человек. Но я, его чи, слышал каждое слово: «Да поможет ему Бог. Да поможет ему Бог. Да простит он. Умилостиви его сердце. Ведь ты сделал это возможным в такие времена, как нынешние. Да поможет ему Бог! Да поможет ему Бог!»

Иджанго-иджанго, мой хозяин стоял там, беспомощный, ошарашенный, удивленный тем, как дрожат его руки, когда его враг, который снова встал, сунул ему мегафон. Как только мегафон оказался у него в руке, толпа взорвалась. Его враг рыдал еще отчаяннее, как человек, оплакивающий скончавшегося родителя. Тамбурин сопровождал плач звонким голосом одобрения, а толпа возликовала еще громче. Мой хозяин знал: они ждут, когда он заговорит.

– Я… я… – сказал он и опустил мегафон.

– Да поможет ему Бог! Да поможет ему! – произнес виноватый, и его слова сопроводил ритуальный звон тамбурина.

– Да! Да! – хором орала толпа.

– Я… я для… – сказал мой хозяин, и его руки задрожали еще сильнее.

Потому что он вспомнил – словно призрак появился перед его лицом – толпу белых людей, когда он шел в камеру. Он видел какого-то мужчину с уродливым шрамом на лице и другого – этот наступал на него со сжатыми кулаками и приговаривал: «Ты насиловать турецкий женщина, ты насиловать турецкий женщина», сопровождая это потоком турецких слов, которых мой хозяин не понимал. Он увидел себя: как он пытается открыть камеру и спрятаться в ней, как перехватывает взгляд чернокожего человека, наблюдающего за ним издалека, а тем временем кто-то дает ему пинки сзади. Он увидел, как падает на решетки камеры, хватается за них, а люди пытаются оторвать его от решеток.

– Умилостиви его, Господи! Иисус, умилостиви его! – снова проговорил мужчина в рубашке с галстуком, и странный инструмент издал звенящий звук.

– Да! Прости! Аминь!

– Я прощу, – произнес мой хозяин.

На этот раз толпа взорвалась неистовой радостью. И в разгар этого исступления реальность оскорбляла его еще сильнее. Без всякого предупреждения тот, которого он собирался убить, поднял руку моего хозяина, как рефери, поднимающий руку борца-победителя под радостные вопли зрителей. Но мой хозяин только что потерпел поражение. Потому что перед ним стоял Джамике, человек, которого он так долго искал, ненависть к которому не давала ему умереть все это время. А теперь, по прошествии стольких лет, он нашел Джамике, и что же он сделал? Просто сообщил, что простит его.

– Есть люди, которые говорят, что Бога нет! – вскричал теперь Джамике, и толпа ответила радостными криками. – Они говорят: то, во что мы верим, неправда. Позор на их головы, говорю я!

– Позор! – взревела толпа.

– Кто иной мог так меня спасти? Кто иной?

– Онверо!

Агбатта-Алумалу, его ярость увеличивалась, когда Джамике – теперь стройный, в очках, с невинным взглядом и неожиданно излучающий тепло – вкратце поведал, как он украл все у «брата Чинонсо-Соломона» четыре года назад и как «брат Чинонсо-Соломон» прилетел в Турецкую республику Северного Кипра, а он, вор, перебрался на юг, в Республику Кипр. Как два года спустя, когда с ним произошел несчастный случай, он начал переосмыслять свою жизнь. И тогда он связался с людьми в Северном Кипре, и ему рассказали о судьбе трех человек, которых он обманул: одна женщина из Ближневосточного университета стала проституткой, «брат Чинонсо-Соломон, которого вы видите, был посажен в тюрьму, а брат, брат Джей…».

Джамике несколько мгновений боролся с фамилией, а произнеся наконец ее, замолчал в отчаянии и вытер глаза рукавом рубашки.

– Знаете, что случилось с ним из-за меня?

– Нет, – откликнулась толпа.

– Он покончил с собой! Спрыгнул с крыши здания и умер.

Толпа ахнула. Мой хозяин, опасаясь, что не сможет сдержаться, медленно высвободил свою руку и приложил к груди, словно чтобы подавить кашель.

– Когда я узнал об этом и еще об одном случае, произошедшем по моей вине, я отдал свою жизнь Христу. Братья и сестры, я начал молиться Господу, просил его, чтобы он позволил мне снова увидеть этого человека, чтобы я попросил у него прощения. Слава Господу!

– Аминь! – вскричала толпа.

– Я говорю – слава Господу! – повторил Джамике теперь на языке Белого Человека, словно языка отцов уже не хватало.

– Аминь! – повторили они.

– Отито ди ри Джесу!

– На нду эбебе![107] – прокричала толпа.

Джамике повернулся к моему хозяину с глазами, полными слез, и лицом, несшим очевидную стигму его собственных страданий.