долго свистел, чтобы она вышла, выпрыгнула из окна и последовала за ним в кусты. Орджинта знал: свистеть по ночам запрещается, так как это беспокоит духов живых мертвецов в лесу Огбути. Но влюбленный и в гадючью нору заберется, чтобы найти свою любимую. Он не обращал внимания на ночные существа, которых пугают человеческие крики и свист. И вот когда он засвистел как-то вечером, озлобленный дух вошел в леопарда и погнал этого зверя через лес, леопард выл, топтал молодые деревца, ломал ряды батата, гонимый дьявольской яростью, которая не признает даже самых элементарных цивилизационных норм. Орджинта свистел и свистел, а его женщина прислушивалась – спят ли родители, не раздаются ли в доме какие-либо звуки, выжидала наилучшего момента, чтобы никем не замеченной выскочить из дома и побежать на ночное свидание. Зверь продолжал нестись к нему, не сбиваясь с маршрута, потому что его влекло некое дьявольское магнетическое притяжение к жертве, его буйные прыжки эхом разносились по темному царству ночи, и вот он нашел точное место в тот самый момент, когда Орджинта поднял голову и увидел свою любовницу. Зверь напал на него, утащил тело в лес и разорвал на части с яростью, уходящей корнями в доисторические времена, когда еще не ведали таких понятий, как любовь и романтические чувства, плоть и кровь.

Эгбуну, для чего существуют такие истории? Их цель – предупредить нас об опасностях, которыми чреваты действия, подобные тем, что совершал Орджинта. Вот почему, начиная со второго года пребывания моего хозяина в тюрьме и после моей второй встречи с чи Ндали, я начал пытаться заставить его забыть ее. Но я пришел к пониманию того, что часто такие попытки тщетны. Любовь – это такая вещь, которую невозможно легко уничтожить в сердце, где она нашла пристанище. Я видел это много раз. И существует предел, за которым предложения чи становятся принуждением. Чи не может ни к чему принуждать своего хозяина даже перед лицом самых лютых опасностей. Безумие – вот следствие непреодолимых разногласий между человеком и его чи. Даже отношения между отцами определялись согласием. Каждый разговор они предваряли ревом «Квену» – приглашением к согласию, и если кто-то в группе отказывается ответить «Йаа», а говорит вместо этого «Экве ро му», то обсуждение не могло продолжаться, пока несогласные не дадут согласия.

И как же тогда чи может расходиться во мнениях со своим хозяином? Как чи может сказать ему: «Оставь эти поиски, потому что они заведут тебя в темные места», если его хозяин исполнен решимости идти и дальше этим путем? Разве я не видел, что все эти годы среди боли и мучений, среди молитв о том, чтобы медсестра рассказала правду и он вышел на свободу, более всего жаждал он вернуться к любимой женщине? Каким бы невероятным это ни казалось, он чуть ли не каждый день плакал о ней. Он вымолил ручку и перо, написал письмо, но куда он мог его послать? Он не знал ее адреса. И даже если бы знал, то как бы он отправил это письмо? Первые два года он жил в постоянном страхе перед охранниками. Они, казалось, особенно презирали его, и это в самом начале, даже еще до того, как великое зло случилось с ним в тюрьме. Охранники называли его arap или zengin[105] и часто комментировали его преступление – изнасилование турецкой женщины. Он просил этих людей отправить его письмо, но ни один из них не слушал его. На второй год некто Махмут, влюбленный в Джей-Джей Окочу, футболиста из страны моего хозяина, согласился отправить ей письмо. Но только если не за границу. «Nijerya, cok para»[106], – часто повторял этот человек. «Parhali, cok, cok, много, много, мистер Джиносо». «Извини, мой друг». А где деньги, что были у него в карманах, когда его арестовали? «Извините, мистер Джиносо, мы не можем взять. Суд запер деньга. Никто не берет деньга. Очень жаль. Понимаете меня, мистер Джиносо?» Когда и этот человек отказал ему, мой хозяин сдался. Он не знал, что даже я, его чи, пытался достучаться до его любимой.

И вот, Агуджиегбе, я позволил ему лежать в кровати, когда он вернулся в тот вечер после поисков Ндали, и продолжать размышлять о возможности примирения с ней. Но потом, по мере сгущения ночи, он разрешил себе – с некоторой безысходной бравадой – подумать о том, о чем он отказывался думать прежде: что он может никогда больше не увидеть ее. В хрупкое ухо его разума донеслась моя мысль, что прошло слишком много времени. Она могла выйти замуж, у нее могли появиться дети. Она могла забыть про него. Или умереть. Разве она знала кого-нибудь из близких или знакомых моего хозяина, чтобы связаться с ними и спросить о нем? Она не знала никого. Он с горьким сожалением подумал, что должен был дать ей номер телефона дядюшки. Или даже Элочукву. Он решил, что должен исключить возможность воссоединения с ней: не может она все еще ждать его по прошествии стольких лет. Слишком много лет прошло, категорически сказал голос в его голове. Она для него потеряна навсегда.

Следствием этого осознания стало отчаяние, охватившее его. Чукву, меня всегда тревожило, как разум человека иногда становится источником его конфронтации с самим собой и внутреннего поражения. Эти мысли настолько потрясли его в ту ночь, что он назвал себя глупцом: ну как он мог столько лет проводить в тщетных мечтаниях о ней, цепляться за осколки воспоминаний о времени, которое они провели вместе? Возможно, она лежала в объятиях другого мужчины все те ночи, когда он не спал, восстанавливая в памяти мгновения соитий с ней с такой яркостью, что истекал от желания.

Он, неожиданно вскрикнув, вскочил и швырнул через всю комнату керосиновую лампу. Лампа разбилась, комната сразу же погрузилась в темноту, а звук бьющегося стекла остался в его голове. Он встал в темноте, все в нем кипело, грудь его вздымалась, а воздух наполнился запахом керосина. Но ничто не могло прогнать пульсирующую в его голове мысль о том, что какой-то неизвестный ему человек сосал груди Ндали.

Он почти не спал в ту ночь и следующие дни жил, исполненный чувства поражения во всем. Это угрожало его существованию. Даже я, его чи, опасался за него. Потому что он настолько потерялся в своем новом представлении о бессмысленности всего, что выезжал на встречную полосу. Дважды он ощущал дыхание смерти, попадая в происшествия, которые могли его