— Не та, — разочарованно проговорил лекарь и пристально взглянул на меня.

— У меня нет покса, хозяин? — спросила девушка.

— Нет, — раздраженно буркнул лекарь. И чего он злится? Высокий защелкнул на запястьях девушки наручники.

Мужчины сгрудились вокруг меня. Я прижалась к стене. Освободив от наручника мое левое запястье, высокий вытянул мою руку и повернул внутренней стороной вверх.

Ясно, покс тут ни при чем, его уже два года и в помине нет.

Какой-то прозрачной жидкостью лекарь протер мне кожу на руке. Вдруг, к моему ужасу и восторгу мужчин, на внутренней стороне локтевого сгиба как по волшебству проступила надпись — тоненькие ярко-красные буквы. Я знала, что там написано. Мне сказала моя хозяйка, леди Элайза. Надпись проста. Всего два слова: «Это она». Ее нанесли на мою руку тоненькой кисточкой, тоже прозрачной жидкостью. Оставшийся на коже влажный след подсох и исчез. Мне и не верилось, что метка сохранилась. Но теперь, под действием какого-то реактива, она проступила — четкая и ясная. Мгновение спустя, капнув на тампон из другой склянки, лекарь снова мазнул мне руку — как по волшебству надпись растаяла. Невидимое пятнышко растаяло. На всякий случай проверили: еще раз капнули первый реактив. Ничего. Химическое клеймо, которым леди Элайза, моя хозяйка, пометила меня для своих агентов, исчезло. Лекарь еще раз протер мне руку, удаляя остатки реактивов.

Мужчины обменялись довольными взглядами.

На мое левое запястье вновь надели наручник.

— У меня нет покса, хозяин? — спросила я.

— Нет, — ответил лекарь.

Вынув из сумки грифель, высокий нацарапал на левом плече моей золотистоволосой соседки какое-то слово и объявил:

— Твое имя — Нарла.

Это, наверно, он и написал на ее плече.

— Да, хозяин, — ответила она. Повернувшись ко мне, он надписал и мое плечо.

— Ты — та самая, Йата.

— Да, хозяин.

Надпись будет красоваться у меня на коже, пока не смоют. Мужчины поднялись на ноги и вышли. У дверей топтался торговец.

— За такое наказывают, — предупредил его высокий.

— Не губите, господа! — захныкал тот.

— Еще золото есть?

— Да-да, господа! — оживился торговец.

Дверь закрылась. Комната снова погрузилась в темноту. Кожу еще саднило от острого грифеля. Значит, на мне написано «Йата». Теперь меня зовут Йата.

— Имя? — спросил мужчина золотистоволосую.

— Нарла, — ответила она, — если хозяину будет угодно.

— Годится, — кивнул он. — Имя? — это уже мне.

— Йата, если хозяину будет угодно.

— Годится.

— Ко мне они попали от достойного работорговца, Александра из Телетуса, — тараторил торговец, — только бумаги затерялись в дороге.

— Я беру обеих, — объявил мужчина. Долго торговаться он не стал, и вскоре мы с Нарлой уже стояли за стенами длинной низкой комнаты, в коридоре. На шеях — связанные друг с другом поводком кожаные ошейники, в середине поводка — ручка. Схваченные наручниками руки — за спиной.

— Далеко ли до Телнуса, хозяин? — спросила я.

— Вот дура, — буркнул он, — ты уже в Телнусе.

— Зачем ты купил нас, хозяин?

— Будете работать у меня в заведении, пату подавать. Нарла застонала.

Я улыбнулась.

— Хозяин, позволено ли будет спросить, как называется твое заведение?

— Самое лучшее в Телнусе, — похвастался он.

— Да, хозяин?

— А называется «Чатка и курла».

— Спасибо, хозяин.

На Нарлу накинули плащ и колпак, завязали под подбородком. Теперь не увидит, откуда ее забирают. Полы плаща подоткнули под подбородок. Плащ короткий, с четырьмя овальными вырезами. На ткани — какая-то надпись. Наверняка реклама «Чатки и курлы». Надели колпак и плащ и на меня. Ничего не видно. Подол болтается высоко, открывает ноги. В вырезах гуляет ветерок. Хозяин потянул за привязь. Я послушно пошла следом.

Вот я и в Телнусе.

С подносом над головой я осторожно ступала между столами.

«Чатка и курла» — большая таверна. Четыре этажа, широкий двор, полы деревянные. Здание опоясано округлыми террасами шириной футов по двадцать, над террасами — два округлых балкона, каждый шириной около десяти футов.

Сегодня у нас людно.

С потолков и с крыш балконов на цепях свисают тусклые каретные фонари из красного стекла.

В таверне шумит толпа.

По деревянным пандусам слоняются клиенты, снуют рабыни. Задевая их в толкотне, стараясь не опрокинуть поднос, я пробираюсь ко второму балкону. В «Чатке и курле» много девушек — больше сотни. Я осторожно поднимаюсь по выложенному через каждые двадцать дюймов поперечными перекладинами наклонному пандусу.

В каком-то из альковов вскрикнула девушка.

Талия крепко обтянута красным шнуром — курлой. Узел над левым бедром развязывается легко — одним рывком. Поверх курлы вдоль тела и дальше, между ног, к спине, тянется чатка — узкая, дюймов шесть, полоска черной кожи. У облаченной в чатку и курлу девушки хорошо видно клеймо — на правом ли оно бедре или на левом. Еще на мне надет калмак — черный кожаный жилет без рукавов. Один из гостей, мимо которого я пыталась прошмыгнуть по пандусу, распахнул его. Я беспомощно застыла, держа над головой поднос. Держа жилет нараспашку, мужчина дважды поцеловал меня, приговаривая: «Ах ты красотка!» — «Если позволишь, девушка будет рада доставить тебе удовольствие в алькове», — проговорила я. Так нас учили, этого от нас ждут, но мой ответ был не лишен подлинной искренности. Несколько дней назад, когда меня впервые отправили обслуживать гостей «Чатки и курлы», этот мужчина уже обладал мною. О, он хорошо знает, как взять от беспомощной прекрасной рабыни все!

— Позже, рабыня, — сказал он.

— Да, хозяин, — шепнула я в ответ и пошла дальше.

Кроме курлы, чатки и калмака на мне эмалевый турианский ошейник, с него на золотых цепочках свисают пять черных, покрытых эмалью колокольчиков, такие же колокольчики — на черном, покрытом эмалью ножном браслете. Обритые перед плаванием волосы еще короткие, но начинают отрастать. Голова повязана чем-то вроде платка — курой. По прибытии в «Чатку и курлу» нас с Нарлой принялись мыть и скрести — смывали корабельных вшей, остатки въевшейся в кожу за время плавания грязи. Зацепив за правое ухо, рабыни окунали наши головы в ванну с уничтожающим вшей раствором, а мы крепко зажмуривались и старались не открывать рта. Потом нам позволили вымыться самим. Не припомню, чтобы мытье когда-нибудь доставляло мне такое удовольствие.