Узнав об этом, я еле сдержала вздох облегчения: какой выгодной оказалась для нас столь свято почитаемая цесситами крепость семьи!

Через день, как и предполагалось, у Савиенны Нолетт-Бессонти бодро отплясывали мазурки, экосезы и бесконечные вальсы; и уже в первые часы мой карне де баль[73] густо пестрел новыми именами. Высвободившись из безумного танцующего общества лишь под утро, я тут же поехала к Фойерену и поспешила рассказать ему об увиденном.

– По дороге Эрсилия все рассказывала о своем детстве, – простонала я, опираясь на услужливую руку Хитреца и стаскивая с ноги туфлю, послужившую поводом нескольких болезненных мозолей. – О Сетш, я выслушала все ее воспоминания, все былые обиды на сестру… но вместе с тем и целый доклад о том, как устроен быт в ее доме. И, надо сказать, он поразительно напоминает ей порядки родительского гнезда! Например, синьорина Нолетт-Бессонти, подобно старой чете, печется о самочувствии, а потому ежедневно в десять часов вечера приказывает открывать настежь окна…

– Отличный повод доказать ей, что свежий воздух не всегда полезен для здоровья, – заметил Хитрец.

В то, что благородный месье Алентанс действительно собирался залезть в чужой дом через окно, верить упорно не хотелось. Но был ли у нас другой способ заполучить столь желанные бумаги? Добровольно нам никто бы не показал их, а сильная иллюзия, примененная Чьерцемом близ домашних ловушек магии, выдала бы нас с потрохами.

Оставалось лишь старое доброе воровство.

– Допустим, ты туда проникнешь… – взволнованно проговорила я. – Но вдруг окажется, что сейф с документами запирается на ключ? Что тогда?

– Ключ? Очень вряд ли. Обычно нужна лишь комбинация цифр, – невозмутимо отозвался Фойерен и, будто оправдывая себя, добавил: – Я готов пойти на риск исключительно оттого, что мы крайне ограничены во времени.

Вечером следующего дня на адрес моей квартиры доставили записку. В листок этот были вложены два билета в Оперу Гран-дэ, и я тут же поспешила нанести Эрсилии визит с приглашением. А наутро выяснилось, что послание с примерно таким же, как у меня, содержанием от лица неизвестного обожателя получила и Савиенна Нолетт-Бессонти. Старшая синьорина тут же рассказала обо всем Эрсилии, и, узнав, что обе они едут на премьеру не за свой счет, сестры радостно обнялись. И только Чьерцем Васбегард, из кошелька которого были оплачены четыре лучших места на «Коломбину», был вселенски недоволен. Еще более горевал он потому, что природная жадность не позволила ему раскошелиться еще на два места для себя и Джасин, глаза которой загорались при одном только упоминании об Опере.

К слову, Империя Цесс была родиной оперного искусства, и каждая премьера приравнивалась здесь к великосветскому празднику. На один вечер жизнь в Каполь-кон-Пассьонэ останавливалась, вся знать сосредотачивалась на площади Пьяцца Сан Эбе, и экипажи с именитыми гостями съезжались сюда даже из соседних провинций. Говорили, на первый показ «Коломбины» обещали пожаловать сам император Элиджио с супругой. Поэтому Опера Грандэ могла бы стать идеальным местом для террора, – да только охранять ее приказали пуще зеницы ока.

Скоро настал вечер 9 января 890 года, когда аристократия Империи Цесс наполнила собою зрительный зал Оперы Грандэ. Я отправилась туда вместе с сестрами Нолетт-Бессонти и молодым офицером Борелли, прямо-таки исходившим ревностью к неизвестному поклоннику, что возымел дерзость подарить его прелестной Савиенне билеты.

Хитрец же в тот вечер остался в съемной квартире где-то в захолустьях Города Души – и был уже в шаге от того, чтобы учинить богомерзкое дело. Он совершал последние приготовления под неусыпным взором Джасин, которая, вместо того чтобы горевать о безнадежно потерянном для нее вечере, пыталась отговорить Фойерена от безумной затеи.

– Ты не боишься несчастных случаев в своей… – мансурский лекарь, недовольная, оглядела его с головы до ног, – деятельности?

Принадлежавшая к нации Песчаных Странников аниса Саджайки трепетно относилась к таким вещам, как везение и неудача, и частенько о них упоминала.

Фойерен стоял к Джасин спиной. Рубашка его была расстегнута, а сам он старательно фиксировал на груди ремешки от странного и плоского кожаного кармана. Тогда же Хитрец и попросил женщину уточнить про несчастья.

– Например, если у тебя вдруг сведет ногу посередине реки, – уклончиво ответила Джасин.

– Такие состояния изначально несут в себе ошибку, – пожал плечами Фойерен. – Я не настолько уверен в себе, чтобы переплывать Сорель в одиночку: ведь тогда мои шансы утонуть увеличатся в несколько раз. К тому же я не настолько самонадеян, чтобы лезть в холодную воду – ведь именно там часто сводит ноги. И потом, всегда можно перевернуться на спину и не спеша плыть к берегу. Ибо у тебя есть еще две руки и одна нога.

Месье Алентанс закрепил как следует импровизированный бювар[74] и принялся застегивать пуговички рубашки, а затем, уже развернувшись к женщине лицом, накинул на себя короткополую куртку.

– Но если судьбе будет угодно, тебе не помогут даже… – Джасин кивнула в сторону его груди, – самые изощренные инструменты.

– Инструменты? – насмешливо повторил Фойерен. – Все делают голова, руки да ноги, остальное – блажь. Или я не прав?

Женщина поняла, что Хитреца ей сегодня не переубедить, а потому решила, как могла, облегчить ему участь. Она открыла один из своих кошельков, вытащила оттуда небольшой предмет, похожий на керамическую запонку, и протянула его Фойерену.

– Мне будет спокойнее, если ты возьмешь вот это. Чьерцем сотворил эту штуковину, чтобы мне больше везло в охоте. Он очень старался, дабы сделать ее… невидимой для другой магии.

– Как и любую свою иллюзию, – подхватил Хитрец.

– Возьми! – Красивая рука анисы Саджайки еще ближе подвинулась к Фойерену. – Там, как и везде в Цесс, наверняка держат собак, и тебе будет намного легче, если они не заметят тебя.

На этот раз Фойерен покорился и, забрав магическую безделушку, безропотно прикрепил ее к своей рубашке. Хитрец так и не сказал женщине, что на случай собак и прочей неугодной живности он приладил к поясу привезенные из Одельтера метательные ножи.

– Только никому не говори, – подмигнула ему Джасин, смягчившись. – Вещица пусть и старая, но ценится очень дорого. Если Васбегард узнает, что я ее тебе дала, у него случится сердечный приступ.

Месье Алентанс торжественно поклялся молчать.

За окном набрал свою полную силу вечер; грязно-светлые фасады бедняцких домов посерели, и тени от них расплылись длинными темными полосами. Пускай цесситские зимы и были на десяток градусов теплее одельтерских, но январь оставался январем, и только безумец мог выйти из дома в столь легкой одежде, какая была сегодня на Фойерене. Для пущей свободы движений Хитрец даже снял с тонких сапог высокие теплые краги[75]!