Васбегард изъяснялся столь ярко, что Джасин и в голову бы не пришло, что он просто-напросто не хочет иметь детей от нее. И не хочет становиться отцом, зная, что (будучи магом) может не дожить и до того, как ребенок научится говорить.

– Ты понимаешь, что никогда не должен огорчать ее? – сказала я в ту ночь чародею. – Джасин уже посвятила жизнь заботе о тебе.

– Я знаю. Поэтому постараюсь держаться на этом свете так долго, как я смогу.

Теперь, после откровения, Чьерцему стало толику легче. Я нашла среди хлама еще один стул и просидела с Васбегардом еще минут десять, после чего мне удалось вытянуть его вниз. Остаток ночи мы строили планы на будущее, а в шесть утра Васбегард уехал в свой дорогой отель. К мягкой самоотверженной женщине, которую он хотел полюбить всей душой… и не мог.

По словам Хитреца, для того чтобы нравиться людям, требуется крайне мало: достаточно полутора часов, чтобы совершенно очаровать человека. Приятная внешность хотя и не является подобных в делах главным, только сокращает это время. Вы можете изобретать какие угодно способы и уловки, но побеждают всегда заинтересованные глаза, улыбка и увлеченный разговор на темы, которые более всего волнуют вашего собеседника.

Весь первый обед синьорина Эрсилия Нолетт-Бессонти болтала без умолку, и уже через тридцать минут я оставила попытки запомнить услышанное, порешив лишь молчать, улыбаться и изредка переспрашивать что-нибудь о ее персоне. Фойерен чутко следил за происходящим, а сама синьорина нисколько не обращала внимания на светловолосого господина, увлеченно читавшего книгу за пару столиков от нас.

Подсказки Хитреца помогли мне быстро сблизиться с Эрсилией. Странная, чувствительная синьорина Нолетт-Бессонти стала для нас изящным пропуском в закрытый мир цесситских богачей. Мы надеялись, что она могла свести меня со знакомыми Дезире Дуакрона, адресата важной посылки Хитреца.

Первые пару недель встречи с Эрсилией продолжались с завидной регулярностью и были не слишком обременительны. Мы гуляли по заснеженным паркам, здороваясь с теми, кто был интересен синьорине, и игнорируя тех, кто интересен не был. Правда, вторая категория почти пустовала, включая в себя либо совсем уж городских парий, либо тех, с кем у синьорины установились крепкие недружественные отношения.

Мы посещали премьеры и выставки, рестораны и салоны, чаепития и магазины и прочие светские места, где я обязана была беспрестанно улыбаться и запоминать множество цесситских имен. Синьоры и синьорины улыбались мне в ответ, и я успела составить мнение о цесситах как о нации чрезвычайно чувствительной, импульсивной и шумной и поняла, как много и безотчетно врали в Империи Цесс.

Беда нагрянула 26 декабря 889 года. В тот день Эрсилия спросила, куда ей подать экипаж, чтобы мы могли вместе прибыть к открытию выставки неких художников-импрессионистов. Они – посредством отказа от принципов академической школы – создавали чудные морские пейзажи, и последние произвели в Городе Души небывалый фурор.

Узнав о приглашении, Фойерен сразу забил тревогу и пусть не сразу, но настоял на том, чтобы Васбегард снял для «своей сестры» приличную квартиру. Тогда же за несколько часов в богатом северном районе города были подысканы апартаменты, куда при помощи Берма я и перевезла свои немногочисленные вещи.

Через пару дней Чьерцем Васбегард, ставший с момента откровения медлительным и задумчивым, уехал по делам в Одель-тер, и Джасин на всякий случай увязалась за ним. Фойерен с Кадваном, видимо, отправились отвозить новую посылку – и пропали на несколько дней. В пустой квартире и чужом городе я осталась одна.

На несколько длинных, бесконечных, холодных дней.

И это был лучший момент для того, чтобы заскучать по своей семье и супругу. В моих руках не осталось даже небольшой, несущественной вещички – ни фотографии родителей и братьев, ни святыни вечной любви, к которой я могла бы прикладываться губами каждый свой одинокий вечер.

Я не могла ничего: ни попросить о помощи, ни написать близким – и все думала о том, верят ли мои родители на Островах письмам, написанным под диктовку Стайеша рукой человека, которому прежде мы много раз платили за подделку почерка. Самое сильное одиночество в своей жизни я чувствовала, когда проводила целые дни в темной комнате за закрытыми портьерами. Я никогда не любила зиму с ее ослепительными, но бесконечно холодными днями. Теперь же от навалившихся на меня тревог я слегла и за каких-то четыре дня потеряла около семи фунтов.

У Эрсилии началась паника. Та присылала мне всевозможные травяные сборы в модных разукрашенных пакетах, лечебные камни для принятия ванн, нюхательные соли в разноцветных бутылочках, но все это не помогало. Улучшения были недосягаемы до тех пор, пока синьорина не поделилась со мной одним из своих главных наблюдений.

Хотите жить – открывайте окно. Именно так: если вы когда-нибудь, не приведи Сетш-Отец, попадете в подобный переплет – просто откройте окно. Не надо недооценивать влияние солнечного света: под ним сразу же захочется жить, двигаться и выбираться из своей тесной скорлупки.

Напросившись вскорости на обед, Эрсилия Нолетт-Бессонти раскрыла для меня окна – и в прямом, и в переносном смысле.

– Нельзя же проводить дни в таком унынии! – воскликнула она, самостоятельно раздвигая портьеру. – Жизнь – это великолепный шанс, и бросаться им глупо.

– Я бы сказала, шанс бессмысленный и пресный, – отозвалась я со вздохом; настроение было слишком скверным, чтобы никому не перечить.

– Как бы не так! Смысл жизни – в самой жизни, – без стеснения отрезала синьорина. – В собственных счастье и радости. А все потому, что нет глубинного смысла, ну нет его…

Я никогда не устану повторять, что, на зависть другим, Эрсилия умела чувствовать себя в этом мире уютно. Ей претило думать о том, зачем она появилась на этот свет, но жизнь ей искренне нравилась: приемы и танцы, карточные игры и домашние беседы, сплетни и – о Сетш! – научные статьи, вечера и рассветы… даже то, что окна квартиры Чьерцема Васбегарда выходили на площадь со статуей средневекового героя. Синьорине тут же вздумалось нарисовать воина в доспехах. Она приказала поместить в гостиной мольберт и каждый день, заезжая в гости, проводила за ним пару безмятежных часов.

– О чем ты еще говорила? Жизнь пресна? – осведомилась Эрсилия на этот раз. – Пусть нам сейчас же принесут свежий коричный порошок! Смотри: я бросаю в кофе немного корицы – совсем чуть-чуть, лишь щепотку, – и напиток мой тут же становится терпким. Это все тот же кофе, но присутствие специи придает ему совершенно другой вкус. Так же и с жизнью. Чтобы иметь свободу наслаждаться ею, порой не надо даже слишком стараться.

Пожалуй, это было самым изящным, что я слышала за последний год. Деликатное количество специй лишь нежно улучшает вкус. Деликатная игра вносит в жизнь красоту и легкость, она нежна и приятна в исполнении. Деликатность дает выбор. Как часто мы обращаемся к резким словам, горячным поступкам, мы ведем себя так, будто это – единственный выбор. Но стоит только остановиться и подумать, как у нас появляются варианты.