триумф победы… и затем чудовищная новость. В зале прибытия люди бурно обнимались. Страну охватила эйфория непобедимых. Только Морис и Жоэль стояли друг перед другом, как потерянные дети. Жоэль взяла чемодан и повела Мориса к машине.

* * *

Над грунтовой дорогой вихрился песок. Флаги развевались из окон машин, на обочинах, на заправках. Жоэль вела машину быстро. «Богиня» поскрипывала от жары. Они говорили о Леви Эшколе, Моше Даяне и Насере. Обо всем, кроме Виктора. В каком-то абсурдном смысле все было как в старые добрые времена.

Пока Морис не спросил:

– Как это произошло?

* * *

Жоэль там не было. Ей рассказал Орон. Товарищ Виктора по Войне за независимость. У них оставались еще старые счеты: в 1948 году они захватили все арабские деревни на дороге в Иерусалим – за исключением трех. Эти деревни лепились к крепости крестоносцев Латрун, недалеко от Баб-эль-Вада, где иорданцы оказали ожесточенное сопротивление.

– Помнишь еще песню?

Баб-эль-Вад, навеки запомни наши имена!

Там был ранен Ариэль Шарон, там сражались Моше Даян и Ицхак Рабин. Самая большая из трех укрепленных деревень называлась Имвас. Говорят, что это библейский Эммаус. На этот раз она пала без сопротивления. Шестидневная война была фактически решена в первый же день, когда израильские самолеты уничтожили египетские, иорданские и сирийские ВВС.

* * *

Виктор сидел с Ороном в джипе, на котором был установлен громкоговоритель. На рассвете они поехали по главной улице Имваса.

– Мы не причиним вам вреда, – кричал он в микрофон по-арабски. – Соберитесь в поле рядом с дорогой на Рамаллу.

На этот раз Виктору даже не нужно было упоминать о погибших в Дейр-Ясине – травма 1948 года глубоко сидела в сознании людей. Одна за другой открывались двери. Многие были еще босиком, некоторые в ночных рубашках, женщины с детьми на руках. Спустя несколько часов тысячи человек стояли под открытым небом, испуганные и без воды. Жители Имваса, Яло и Бейт-Нуба. Солдаты и танки отделяли людей от их домов. Некоторые умоляли израильтян пощадить женщин. Другие просили не разрушать их дома. Один солдат дал ребенку немного арахиса из своего пайка.

* * *

Виктор и его люди обыскивали дома, чтобы проверить, действительно ли они пусты. Потом они собирались приказать людям идти в Рамаллу. Стояла жуткая тишина. В воздухе все еще висел запах печного дыма. Это были красивые старые каменные дома, с геранями перед окнами и виноградными лозами на стенах, окруженные садами с оливковыми и абрикосовыми деревьями.

Орон видел, как Виктор вошел в открытую дверь сельской школы. Через мгновение донесся его голос.

– Пойдем, мама, – сказал он по-арабски.

Тишину прорезал выстрел, за которым последовал пронзительный крик. Орон вбежал в школу. В классной комнате стояла пожилая женщина в длинном платье, которая в ужасе закрывала лицо руками и кричала Ya Allah! Виктор лежал на полу перед доской. Тело его дергалось. Он скосил глаза, указывая влево, как бы предупреждая Орона. Через долю секунды Орон увидел мальчика. Спрятавшись за школьной партой, он целился в Орона из старой винтовки, которая была для него слишком велика. Детские глаза были расширены от страха. Орон выпустил по нему очередь, которая разорвала мальчику грудь. Женщина вопила как безумная. Орон наклонился к Виктору. Тот был еще жив. Глаза его были устремлены на мальчика, лежавшего с вывернутой шеей в луже крови. Виктор удивлялся, откуда вдруг появился ребенок. Почему его никто не забрал с собой. Почему так кричит женщина. Почему он больше не слышит Орона, склонившегося над ним. Где он вообще находится, и почему его жизнь сейчас заканчивается. Ведь они победили.

* * *

Морис смотрел из окна машины в никуда. «Богиня» стояла на заправке по дороге в Хайфу. Из соседней машины гремела музыка. Солдаты, для которых все позади. Они пели, хлопали в такт и пили пиво.

– Ты бы видел эти похороны, – сказала Жоэль. – Ему устроили почти что государственные торжества. Я и не знала, что он был знаком с таким количеством важных шишек.

Морису требовалось время, чтобы все осознать. Смерть всегда оставляет рану, а Виктора с Морисом столько всего связывало. Мальчик, не знавший Виктора, уничтожил жизнь, которую когда-то держал в руках Морис. Хотя он и не был сторонником мести, но, думая об этом мальчике, возникшем словно из ниоткуда, не чувствовал ужаса от мысли, что Орон застрелил его. Будь у Мориса выбор, он предпочел бы умереть вместо Виктора. Иначе какой был смысл в спасении его жизни тогда в Тунисе?

* * *

– Мактуб, – сказала Ясмина.

Это все, что она смогла сказать, оказавшись лицом к лицу с Морисом. Она была в черное платье, босая. За последние дни она постарела больше, чем за последние семь лет. Морис чувствовал себя крайне неловко перед соседями, сидевшими в гостиной. Старые друзья и незнакомцы. Он не знал, с какой стороны они появились. Горели свечи. Зеркало было завешено. На пианино стояла фотография Виктора. Не та, что снял Морис, а официальный военный снимок, на котором Виктор выглядел куда более серьезным, чем в жизни. Морис сел вместе с гостями, и Ясмина налила ему кофе. Одни уходили, другие приходили и приносили что-нибудь поесть. Вареные яйца, хлеб и бобы. С улицы доносилась веселая музыка. Когда кто-то собирался уйти, Ясмина просила его побыть еще немного. Она не хотела оставаться наедине с Морисом.

Так это тянулось несколько дней. Они обменивались лишь необходимыми фразами. Подглядывали друг за другом, избегали друг друга. Жоэль не могла, да и не хотела вмешиваться. Еще сложнее было с Альбертом и Мими, которые приехали вскоре после Мориса. Они спали в пансионе, а дни проводили в квартире. Мими взяла на себя домашнее хозяйство, что вызывало ссоры с Ясминой. Альберт закрылся от всех в молчании.

– Siete sfortunati, – сказала Мими.

Вы – несчастные. Для Пиккола Сицилии слово sfortuna имело более глубокое значение. Fortuna o sfortuna, удача или несчастье, происходили не случайно. Также они не зависели от усилий, которые прилагает человек, чтобы что-то сделать в своей жизни. Они были вложены каждому в колыбель как благословение или проклятие.

Мактуб.

* * *

Жоэль была рада отвлечься, когда Альберт попросил ее показать место, где умер Виктор. Если он увидит это своими глазами, то сможет понять – так он надеялся. Мими поехала с ними. Ясмина отказалась. Будь проклята эта деревня, будь проклята душа этого мальчика.

* * *

Рядом с шоссе стояли сгоревшие грузовики и танки. Но то были следы не этой войны. Они стояли здесь еще с 1948 года. Морис не заметил, как они пересекли «зеленую линию». Никто не проверял их пропуска. Они были не единственными на дороге