– У меня нет работы. Кроме того, работу можно найти везде.

– А учеба? У тебя же последний курс. А Олин институт?

– Ничего, – вступилась Оля. – Учиться тоже можно везде. Было бы желание.

– Но...

– Ма, – оборвал Володя. – Когда вопрос стоит о жизни и смерти, не очень умно хвататься за работу, учебу, квартиру и привычную жизнь. Чтобы жить, и жить без страха, можно пожертвовать привычками. Мертвому ни работа, ни учеба, ни квартира не нужны. В могилу с собой ничего не утащишь. Все останется здесь.

– Ты говоришь, как папа, – сдалась мама и улыбнулась грустно. – Ты стал очень на него похож.

Спать легли поздно. Володя нырнул под холодное одеяло и долго ворочался, пытаясь согреться. Заснул с наконец-то пришедшим ощущением радости. Жизнь выходила из пике. Он был свободен. Впереди брезжила новая жизнь. И Володя надеялся, что она будет более светлой и радостной, чем последние месяцы старой.

* * *

...Несколько стоящих по кругу свечей освещали фрагмент пола. Все остальное терялось в непроглядной черноте. От этого создавалась иллюзия, что место это находится вне пространства и времени.

Впрочем, время здесь текло. Его можно было ощутить и по горению свечей на полу, и по действиям людей. Их в помещении было двое. Один стоял поодаль, и в поле зрения попадали только ноги.

Второй сидел на полу в центре освещенного пространства. Его тоже не получалось увидеть. Пальцы сжимали мелок.

Рука с мелком аккуратно отметила несколько удаленных друг от друга точек. Сидевший на полу оглядел их по очереди, словно ключевые узлы будущей картины. На мгновение он замер. Затем, ползая по полу, начертил большой круг, вписав его в пространство между свечами.

Узловые точки оказались внутри круга. Свечи – снаружи, по периметру. Второй снова огляделся и опасливо, словно вспоминая что-то и боясь, что подведет память, принялся наносить линии внутри круга.

С каждым движением рука его двигалась все более уверенно. Линии разлетались в стороны и сходились в точку. Пересекались и шли параллельно друг другу. Внутри большого круга возникли несколько малых кругов, линий и треугольников, переплетающихся между собой в каком-то геометрическом узоре.

Следом за основными линиями стала возникать мелкая прорисовка. Сложное сплетение геометрических форм и линий зацвело вязью незнакомых символов.

Время шло. Сколько его утекло, было трудно даже предположить. Планомерное создание сложного и непонятного узора завораживало, заставляя забыть обо всем на свете.

Тот, кто был в круге, рисовал, чертил, писал.

Тот, кто стоял вне круга, наблюдал.

Они ничего не говорили. Казалось, речь здесь не нужна вовсе. Как в немом кино. Зачем болтать там, где все ясно без звука. И в этой слегка подсвеченной дрожащими свечами темноте была сконцентрирована та самая ясность.

Будто двое давно все поняли. Давно обо всем договорились. И теперь каждый выполнял свою работу или играл свою роль.

Здесь, в темноте, всем и все было предельно понятно.

Второй нарисовал последний значок, поднялся на ноги и оглядел свою работу. Узор поражал размерами и детальностью. Придумать такое мог либо гений, либо сумасшедший. Рисунок, несмотря на сложность, был логичен и закономерен. В нем была какая-то, пусть даже непонятная, но ощутимая суть и красота.

Тот, кто рисовал, сделал шаг за круг и отбросил остаток мела. Тот промелькнул, исчезая в темноте. В стороне раздался легкий стук о пол. Второй устало опустился на колени. Еще раз окинул взглядом плоды своих трудов.

Хотелось разглядеть если не лица, то хотя бы фигуры в темноте. Но не получалось, словно взгляд соскальзывал с фигур людей, уползал в сторону, не желал подчиняться.

– Чего ждешь? – спросил сверху простуженный голос со знакомыми нотками. – Начинай.

Рисовавший поднял взгляд на наблюдателя.

Володя подумал, что сейчас увидит лицо того, чей голос показался смутно знакомым, и проснулся...

* * *

Он проснулся от стука. Стучали резко и с дребезгом. Причем уже не первый раз.

Володя потер глаза и вскочил с кровати. Схватил со стула джинсы, заскакал на одной ноге, пытаясь попасть в штанину. Снова забарабанили в окошко.

Он застегнул и джинсы, натянул свитер и выглянул на улицу. Под окном стоял невысокий седой мужик и, подняв руку, самозабвенно долбил ладонью по стеклу.

Но содрогнуться Володю заставила даже не бесцеремонность седого дядьки, припершегося на чужой участок.

– Кто это? – осипшим не то со сна, не то от расшалившихся нервов голосом спросил Володя.

– Георгий Иванович, – сонно ответила с кровати Оля. – Живет тут недалеко. Он всегда стучит. Если не спим, он на чай заходит. Мы с ним еще в первый день познакомились, он нам с дровами помог.

Ольга села на кровати и потянулась.

– А что, под такую барабанную дробь можно спать? – осведомился Володя.

– Если хочется, подо что угодно спать можно, – отозвалась Ольга.

– А мама где? Чего не откроет?

– За молоком ушла. Я за ней закрывала, а ты все проспал. Ты чего такой колючий с утра пораньше?

– Не нравится мне этот Георгий Иванович, – признался Володя.

– Ты его даже не знаешь.

– А ты знаешь? – съехидничал Володя.

– Ну, он странный, но интересный. Траволечением занимается. Говорят, помогает. К нему даже из Красноярска приезжают. Не знаю, как он там лечит, но в травах разбирается. Знаешь, какие сборы вкуснючие нам приносил, заваривал!

Володя неопределенно мотнул головой и вышел. У печки взял топор и направился к двери.

Топор грел руку. Как было сказано, против ледоруба заклинаний еще не придумали. И он подозревал, что против топора тоже.

Замок поддался со второго раза. Вот что значит незнакомая дверь. Володя распахнул ее, впуская в дом морозный воздух, выскочил на крыльцо и закрыл за собой, чтобы не выпустить тепло.

Старик уже направлялся к нему вдоль стены. Волосы у него были пепельными, словно на голову высыпали банку с окурками. Глазки темные и проницательные, взгляд пронзительный. Но больше всего привлекало внимание тело Силы старика. Достаточно основательное, чтобы Володя напрягся.

– Георгий Иваныч? Что ж вы спать не даете?

– Даю, – ответил старик. – Если б не давал, пришел бы вас будить, молодой человек, как встал. А встаю я часиков в пять.

Володя прикинул, что сделал бы с Георгием Ивановичем, если б тот постучал в окно в пять утра. Прибил бы незнакомого мага без разговоров.

– А я ведь к вам, молодой человек, – сообщил старик.

Его выканье резало по ушам. В этой манере человека, который был втрое старше, безжалостно и нахально барабанил в чужое окно и выглядел как бродяга, крылось что-то противоестественное.