Потому что притихший город в черных полотнищах следил за сводками, цифрами, смотрел, как тонут в огне серебряные башни Эфар-мар, как задыхается под пеплом Светлый лес, и не видел, а может и не знал, что аэростат из Штиверии не долетел до Новигора всего несколько километров, совершив аварийную посадку. Что при посадке лопнувшими тросами сорвало винты и один из них пробил техническую палубу, расколов кожух двигателя. Что тех, кто был в этот момент в каютах уровнем выше, этот же момент...

Не стало Лудвига Форсца, ведьмака, историка и исследователя, эксперта по Смутным войнам. Не стало Гая Истцеро, его приятеля, предметного мага, археолога и коллекционера, у которого советник Двирен заказал копию трости с птичьей головой. Лу и Лу возвращались с ежегодной конференции, куда Форсц оправился специально, чтобы встретиться с другом и пригласить его погостить. Лукреции не стало тоже.

/– Сколько нужно света, чтобы избавиться от тьмы? От всей.

– Весь свет./

У меня почти не осталось света, ба. Только одна свеча. Капля. А тьмы во мне так много. Целая бездна.

Что я помню…

Мне очень хотелось спрятаться и посидеть в тишине. А еще спать. Безумно хотелось спать, но вокруг было столько людей, и всем от меня было что-то надо. Подписать, заверить, отправить, проследить, оплатить, снова проверить, выбрать, устроить, снова платить… Оказывается, смерть – это очень утомительно.

Отпевали в Светлом. Я стояла с урной в руках среди сотни таких же родственников. В урнах была лишь видимость праха, это я могла сказать с точностью. Просто земля и пепел с места крушения, которое в новостях назвали аварийной посадкой и тут же о нем забыли на фоне всего остального. Меня касались чьи-то локти, руки, плечи. Это все было живое и меня это раздражало. Особенно раздражало, когда со мной начинали говорить. Пока они молчали, я могла различать их, даже если они стояли за спиной. Но стоило им открыть рот, я видела только этот рот и ничего больше. Было бы куда проще, если бы все они научились говорить, не открывая рта.

Этот – мог. От его голоса у меня болело внутри, и я гнала его прочь…

– Я снова ошиблась, Мар. Я выбрала тебя среди других и поплатилась. Но теперь мне не из кого выбирать. Ты – единственное, что у меня осталось, а я не хочу больше хоронить.

…не ушел. Что бы я ни делала, куда бы ни шла, тьма была у меня за спиной. И бездна. Бездна тоже никуда не делась.

Когда я в свою очередь поднесла урну к свету, все вдруг куда-то пропали, и зал сделался внезапно огромен. Мне было нехорошо здесь. Сильный светлый источник конфликтовал с моей тьмой, и мне все время хотелось перейти, чтобы защититься, но тлеющие перья, черные когти и темные ленты из спины в храме, да еще на панихиде… Меня до тошноты качало между двумя состояниями, и в первую минуту я решила, что черная кожа и узкий подбородок у приподнявшегося с белого трона служителя Изначального Света мне просто мерещится, но нет.

На этот раз первой заговорила я, опасливо косясь на обломок гигантского лезвия на алтаре.

– Вы? Здесь?

– Я там, где и должен быть, дитя трех сил. А ты?

На миг привиделась продольная трещина, в которую сочился алый, как кровь, свет, и камень-алтарь, похожий на сомкнутые бутоном ладони, тлеющий изнутри блеклым изумрудным светом.

– Как вас называть, Андунэ или Арин? Закат или Рассвет?

– Андунэ. Или Арин, – прошелестел безликий голос откуда-то из-за трона. – Или Айре.

– Вечность. Еще бы… Снова станете спрашивать у меня про дары?

– Ты в храме Света, сюда не приносят дары, здесь их получают.

– Позволите мне войти в Око? – До рубинового рунного круга было рукой подать, вернее, ногой.

– Нет, ты уже задала свои вопросы.

– Это не все.

– Можешь спросить меня. Дважды.

– Кто вы?

– Пастырь душ, – раскатилось по залу, и за спиной служителя головой в потолок выросла плотная тень, держащая в руке гигантскую косу, кусок которой покоился здесь, на алтаре из кахолонга, а другой – в Нункоре, на обсидиановом.

– Почему ваши ключи у меня?

– Так иногда случается. Просто очередной виток.

– Тогда кто я?

– Это третий вопрос, и я на него уже отвечал.

Я посмотрела под ноги, на выложенные на полу жемчужные перья с огненной кромкой.

– Он белый, – сказала я.

– Ты в храме Изначального Света. – По залу раскатился сухой смех, будто бусы рассыпались. – Волшебство не исчезло, но чтобы увидеть его снова, нужно смотреть под другим углом.

Источник опал, выгнулся и сомкнулся вокруг нас лентой из перетекающих друг в друга рунных знаков.

– Я разделяю твою боль и потерю, дитя.

– А как же дар для меня?

– Ты хотела тишины. Пусть так. Пока ты сама не позовешь.

Потом меня толкнули, и я снова оказалась в толпе, но это меня больше не раздражало. Пусть вокруг и было множество людей, и всем было что-то надо, когда они говорили, в меня летела тишина. Я начинала их слышать, только когда они замолкали.

Этот – не замолчал. От его голоса у меня болело внутри, и я ушла сама.

/Дорога начинается там, где мы на нее ступаем, но кто сказал, что нельзя пересечь ее поперек или просто сесть на обочине?/

Эльфы… Говорят загадками, безоглядно делятся светом и добровольно идут умирать в рунный круг. Вы отправили меня к оракулу и подсказали вопрос, который я задала в храме, нолдор Халатир. Поможете снова? Только я не эльф, я неправильная ведьма, неправильный маг, зеркало, разбитое на осколки, у меня все не так. А дорога – вот она. Можно пойти по центру, а можно по обочине, какая разница, если все дороги ведут…

/– Куда…

– Туда, откуда все мы пришли, к корням./

Тьма взвихрилась коконом, я прошла сразу в гостиную и поняла, что меня там ждали. В доме было тихо и никого живого. Только Тинве. Встречал. Так было положено в домах, чтобы кто-то встречал. Тинве был холодный снаружи и теплый внутри. Я знала другое холодное – острое, и другое теплое – колючее. Которое мое? То или это? Тот, другой, что смотрел, называл меня “мое сокровище”. Сокровище… Чудовище с такой же кровью… Или вещь, которую скрыли от всех. Этот, который