href="ch2-1285.xhtml#id1389" class="a">[1285], дискуссия 1764 года относительно вопроса о том, следует ли калмыков полностью перевести к оседлости, проливает свет на то, чем они с российской точки зрения были полезны в первую очередь: они были нужны империи как мобильные воины, которые кочевали и, постоянно меняя свое местонахождение, тем самым удерживали других от вторжения в степи, а также главным образом как прекрасная кавалерия, которую в любой момент можно было мобилизовать и которая уже успешно участвовала в многочисленных войнах российской державы и должна была использоваться в будущем[1286]. «Цивилизирование» могло ослабить силу устрашения этих воинов, которых так боялись в Западной Европе во время Семилетней войны[1287].

С казахами все обстояло иначе. Здесь российский интерес заключался прежде всего в том, чтобы они не препятствовали транзитной торговле с Индией, Бухарой и Китаем, путь в которые пролегал через их территории. Кроме того, за счет развития хлебопашества они могли улучшить ситуацию со снабжением караванов и гарнизонов в крепостях, а за счет оседлости освободить землю для ее колонизации российскими хлебопашцами. Для достижения каждой из трех целей российскому правительству представлялись необходимыми «лоялизация», «обуздание» и «цивилизирование» казахов[1288].

Несмотря на различные цели, для которых российская сторона намеревалась использовать каждую из этнических групп, практики, разработанные при взаимодействии с калмыками (и в некоторой степени с гетманской Украиной) для политической лоялизации и административного вмешательства, подходили и для казахов. Как и в случае с калмыками, сразу после принятия в подданство стратегия первого шага состояла в том, чтобы активизировать отношения с лидером коренного населения, повысить уровень доверия и с помощью щедрых подарков сформировать материальную зависимость. Цель второго этапа, как и в ситуации с калмыками, была еще более амбициозной. Она состояла в том, чтобы получить возможность оказывать влияние на внутриказахский политический избирательный процесс. Фактически это означало право голоса российской державы при определении предводителя.

Однако Абулхаир уже был ханом Младшего жуза, когда в 1731 году он и его приближенные приняли царское подданство; он не мог быть задним числом приведен в зависимость от «милости Е. И. В.» и быть назначен российской стороной. Тем более важное значение с российской точки зрения приобрела присяга на верность, которую он должен был принести и в результате которой он, по крайней мере косвенно, признавал свой статус хана подчиненным по отношению к власти императрицы. И вот в октябре 1731 года царское правительство отметило присягу Абулхаира теми же регалиями, которыми пятью месяцами ранее наделило Черен-Дондука при назначении его калмыцким ханом царской милостью: ему вручили уже ставшие традиционными знаки милости — шубу на собольем меху, меховую шапку (в этот раз из меха чернобурой лисицы) и саблю[1289].

Рис. 31. Прием гостей в шатре Абулхаир-хана, Младший казахский жуз. Литография по рисунку Дж. Кэстля. 1736

Однако внешние обстоятельства присяги на верность и вручения регалий были отнюдь не благоприятными. Среди большого количества сановников (батыров и старшин), которые высказывались категорически против вступления в царское подданство, возникло агрессивное недовольство шагом Абулхаира. Более или менее масштабная торжественная церемония была немыслима, вместо этого Абулхаиру быстро вручили регалии во время обеда. Затем, рискуя жизнью, российскому посланнику Тевкелеву пришлось тайно покинуть казахский лагерь[1290].

Реализуя стратегию лоялизации, российское правительство сумело в течение нескольких лет изменить настроения многих казахских влиятельных лиц. Щедро раздавались не только подарки. Впервые царское правительство определило территории для пастбищ и охоты, которые предназначались только для казахов Младшего жуза, причем это были территории на вожделенном правом берегу Яика[1291]. Для казахов это означало надежду на окончание вновь и вновь вспыхивавших на протяжении веков территориальных конфликтов сначала с ногайцами, а затем с калмыками, яицкими казаками и башкирами[1292].

Изменившиеся настроения позволили в 1738 году второй раз привести Абулхаира к присяге в гораздо более торжественной обстановке и в рамках уже более тщательно проработанного протокола[1293]. С российской точки зрения необходимость в новой присяге назрела, с одной стороны, потому, что казахский хан вел себя крайне противоречиво в ходе башкирских восстаний и последовавшей за ними российско-башкирской войны[1294]. С другой стороны, необходимо было воспользоваться изменившимися пророссийскими настроениями в рядах высшего класса казахов и еще больше расположить их к российской державе посредством мощной имперской самопрезентации. Вместо того чтобы наказать Абулхаира за нарушающее присягу поведение, удалось одновременно и удовлетворить хана в его тщеславии, и произвести впечатление на тех казахов Младшего и, возможно, Среднего жуза, которые еще не перешли в царское подданство[1295]. Кроме того, при дворе в Санкт-Петербурге в конце 1730-х — начале 1740‐х годов также распространилось понимание того, что с политической точки зрения полезно с помощью пышных церемоний более наглядно демонстрировать императорскую власть и царскую милость[1296]. Теперь этот метод нашел применение и на периферии.

В 1738 году в недавно основанном городе Орске под звуки литавр и труб был оказан роскошный прием Абулхаиру, состоялся парад местных военных подразделений, произведены артиллерийские залпы, после принесения присяги на верность раздали щедрые подарки. Попытка за счет демонстрации военной мощи сделать российское подданство более привлекательным принесла свои плоды. Днем позже действующему руководителю «Оренбургской экспедиции» В. Н. Татищеву удалось принять присягу на верность от сына хана — султана Ералы, а также еще от 56 старшин, биев и батыров[1297].

Стратегия зримого возвышения позиции хана Младшего жуза по отношению к ханам других жузов с помощью помпезных празднований и щедрых подарков и придания российскому подданству внешнего блеска также оказалась действенной. Генерал-лейтенант князь Василий Урусов, который в 1739 году сменил Татищева на посту руководителя «Оренбургской экспедиции», уже в 1740 году в крепости Орск смог с литаврами и трубами привести к присяге на верность хана Среднего казахского жуза Абулмамбета, а также 129 султанов, старшин и батыров. С точки зрения церемониала торжества 1738 года уже установили новые стандарты. Однако князь Урусов продолжал их расширять. Идея воспроизведения в церемониях иерархии власти внутри государства, закрепления общественных структур управления и передачи имперской периферии культурных образцов была впервые представлена им в таком проработанном виде, вероятно, в 1740 году: военный парад полков и казаков приветствовал казахских высокопоставленных лиц. В центре богато устланного коврами шатра был установлен царский портрет. В рамках праздничного застолья Урусов произвел пушечные залпы во славу громогласно провозглашенных лиц: 17 залпов за императрицу, 13 за царскую семью, 9 за успешные военные походы, однако только 7 за здоровье хана и всего его Среднего жуза, 7 за Абулхаир-хана (из