Я был уверен, что, услышав моё имя, Силуанов ни за что не согласится принять меня, и очень удивился, когда передо мной открылись стеклянные дверцы турникета. Миновав пост, я поднялся по лестнице и направился к кабинету мэра. Каждый шаг по казённому мрамору коридора гремел как пистолетный выстрел. Ладони мои взмокли, в висках тяжело стучала кровь.

– Игорь Андреевич, – если не ошибаюсь, – энергично поднялся с места мэр. – По какому случаю к нам?

– Я бы хотел попросить у вас комментарий о высадке насаждений на Черешневой улице, – произнёс я первую фразу, пришедшую в голову.

– А, высадка насаждений… – иронично улыбнулся Силуанов. – Что ж, дело важное и полезное для города. Садитесь, пожалуйста.

Я осторожно опустился на стул. Он откинулся на спинку кресла и, прищурившись, с задорной полуулыбкой оглядел меня. Мы с минуту молчали: убийца и сыщик, победитель и побеждённый.

– Так что же в наших, так сказать, насаждениях, вас, простите, интересует? – наконец, спросил Силуанов, продолжая любоваться мной.

– Мой коллега, Борис Францев, занимался этим вопросом, и я бы хотел это дело окончить.

– Занимался? – Силуанов вздрогнул, словно его щекотали. Он энергично приподнялся на кресле, схватил со стола изящную серебряную ручку, и с живостью стал вертеть её в руках, не сводя с меня пристального взгляда. Казалось, этот разговор доставлял ему величайшее наслаждение. – А что же он сейчас не занимается?

– Вот, представьте себе, пропал куда‑то…

– А, так вот как, пропал, – хохотнул Силуанов. – Пропал, и не может заниматься?

– Вы не знаете, где он может быть? – серьёзно спросил я.

– Нет, не знаю, – в том же тоне отозвался мэр.

Я хотел ответить, но Силуанов так и покатился со смеху. Он смеялся заливисто, задорно, нараспашку, держась за бока и всем телом колыхаясь от удовольствия. Это был смелый, торжествующий смех, смех холёного, сильного и самоуверенного человека. Он смеялся надо мной и моим расследованием, смеялся над Сашей, попавшимся в расставленные для него сети, смеялся на Ястребцовым, который со своими нелепыми принципами был уверен, что удержит его, Силуанова, в своих тисках… Безо всякого сомнения он давно уже ждал той минуты, когда сможет, наконец, вдоволь покуражится надо всеми – над своими врагами, союзниками, которых он обманул, над теми, кого всё это время водил за нос, заставляя быть пешками в своей сложной и большой игре. Я молча встал и, сопровождаемый этим безудержным, задыхающимся смехом, вышел из кабинета.

Мартовское солнце задорно искрилось в лужах, чистое, словно вымытое небо озарялось лучами нежного весеннего света, и тёплый весенний ветерок ласково обдавал лицо, согревая лоб и щёки своим свежим дыханием. Казалось, вся природа смеялась вместе с Силуановым, казалось, и она радовалась триумфу зла…

Мне больше нечего тут было делать. Прочь, прочь из этого проклятого города!

Глава тридцать восьмая. Пьяненький. Полное поражение. В Москву!

От мэра я отправился в редакцию «Терпиловки». Перед глазами плыли выщербленные тротуары с грязными лужами, серые дома, косые лавочки, облезлые столбы… Как же я ненавидел теперь всю эту терпиловскую неустроенность, бесхозность, всё это подлое, бессильное, трусливое скотство!

На центральном проспекте, возле Партизанской площади, выступал уличный певец, вокруг которого собралась уже порядочная толпа. Я подошёл ближе. В центре людского скопления была установлена стойка с микрофоном и помещены на клеёнке два потёртых динамика. Открытый гриф гитары, линялое алое нутро которого напоминало рваную рану, был брошен прямо в лужу на мостовой. На подкладке уже блестели несколько монет. Певец – чрезвычайно худой паренёк лет двадцати, с большими голубыми глазами, в которых застыло измученное выражение, с жёлтыми грязными волосами, обрамлявшими узкое, болезненно‑худое лицо, навытяжку стоял перед микрофоном, обхватив его костлявыми пальцами.

– И в то, что круглая земля поверишь ты, Катюша, красавица моя… – пел он хрипловатым, сорванным голосом. Эти бессмысленные слова как‑то особенно раздражили меня теперь. Я не сдержался и сделал движение, чтобы протиснуться через толпу. Мне вдруг неудержимо захотелось крикнуть певцу что‑нибудь резкое, как‑нибудь оскорбить, задеть его. Но я тут же заметил, что молодой человек не в себе. Он смотрел перед собой бессмысленным взглядом, руки, удерживавшие микрофон, сильно дрожали, изо рта капала слюна.

– Грибов объелся, – смеялись два школьника рядом со мной. – Спайса наглотался, сейчас снова глюки видеть начнёт. Вот, вот!

В самом деле, певец начал быстро и тревожно оглядываться по сторонам.

– Ну издеваются же, – беззлобно ругнулась проходившая мимо женщина в рыжем плюшевом пальто. – Ну что вы ржёте, а? Ему же плохо!

– А что, мать, может, весело ему! Чего мешать? И ты веселись! – ответил ей стоявшей в толпе пьяный мужичок с морщинистым красным лицом, по виду слесарь или рабочий. – Давай, ну давай плясать!

Он первый расстегнул ворот тулупчика и сделал несколько неловких приседаний, в такт им ударяя в ладоши. Женщина с ироничным осуждением качнула головой, и поспешила дальше по улице. Школьники бешено зааплодировали мужичку, видимо, радуясь новому развлечению.

– Катюша, не узнал тебя. Я не узнал тебя, когда была ты рядом, – тем временем подтягивал певец гнусавым дискантом.

Уже не в силах наблюдать эту больную, сюрреалистичную картину, я выбрался из толпы и побрёл своей дорогой.

В редакции я первым делом зашёл к Стопорову, и сообщил ему о своём отъезде. Он явно был разочарован и тем, что в такое тяжёлое для газеты время теряет сотрудника, и в особенности тем, что так и не узнал моей тайны. В ответ на его осторожные расспросы, я рассказал первую пришедшую в голову историю о преступниках, подделывавших деньги, которых непременно надо было допрашивать, прикрываясь журналистской должностью, о каких‑то подкупленных сотрудниках полиции… Сознаюсь, со злости я раскривлялся, и наговорил несусветной чуши о стрельбе, погонях и драках, которые все проходили чуть ли ни в здании самой «Терпиловки».             Стопоров, кажется, искренне поверил этой истории, во всяком случае, провожал меня удивлённым и восхищённым взглядом, как олимпийца, спустившегося к смертным.

– Что ж, очень был рад помочь, – нерешительно произнёс он на прощание.

Бог знает, как я удержался от того, чтобы не рассмеяться ему в лицо.

– Да, пожалуйста, – сказал только, стараясь не смотреть на него.

– Обязательно приезжайте к нам, – говорил он, шагая за мной по коридору. – Очень жаль, что вы не можете написать об этом.

– Да, жаль, – искренне согласился я. – А куда подевались ребята? Францева с Васильевым я что‑то давно не видел, – поинтересовался я, задержавшись у выхода.

Стопоров нахмурился.

– Борис по семейным делам уехал, и, видимо задерживается. Не могу третий день ему дозвониться. А вот Саша, кажется, попал в какую‑то историю. Сегодня